Так было. Бертильон 166

Это верно, что муниципальный чиновник получал тогда сорок песо в месяц, а алькальд — сто, но так же верно и то, что бутылка водки стоила два куартильо, а одного дублона хватало на много дней.

Рабочие из кузницы и мастерской, где изготовляли сбруи и портупеи, столько не зарабатывали и, конечно, с трудом сводили концы с концами, но ведь и никакого общественного положения они не занимали. Среди членов клуба «Лисео», куда входили все сливки общества, не было таких, кто бы терпел нужду, и во время игры на зеленом сукне ломберного стола поблескивали унции и луидоры.

Настало время, когда жизнь Габриэлито словно разделилась, вернее, кончилась одна и началась другая, но во все последующие годы он не переставал тосковать о добрых старых временах, когда были светские балы, шутки Ребольяра, веселые звуки органа, каштановые волосы Тэре, замучившей себя призраком греха, и легкая поступь отцовской лошади, — словом, все то, что потом нередко погружало его в тихую грусть.

БЕЛОЕ ЗОЛОТО

Комар кружил над его головой. Вот он поднялся вверх по спирали и, бросившись отвесно Вниз, уселся ему на веко. Каетано смахнул его, проведя рукой от лба к щеке. И, отнимая руку, увидел комара в пятнышке крови, увидел его перепончатые крылышки и скрюченные лапки.

Лола Мена спала рядом. Она была хороша в этой своей розовой ночной рубашке. Он хотел было разбудить ее, но потом подумал, что завтра у него будет много работы, и утешился сигарой, которая тлела в пепельнице.

Дом в «Курухее» был удобный. Дела в сентрали шли исправно: тростник уродился, а цены на сахар стояли высокие. На вырученные деньги Каетано собирался выкупить из заклада магазин и лавки. Но первым делом он выкупил поместья, чтобы расширить плантации тростника.

Он стал замечать, что все чаще испытывает чувство умиротворения. Иногда ему снились огромные пространства, покрытые от края до края сахарным тростником: и вместо моря — тростник, и вместо сельвы — тростник, и даже вместо неба — сплошной тростник — всю землю, насколько хватало глаз, затоплял тростник, крепкий, зеленый, каждую минуту, каждый час, каждый месяц рождавшийся заново. Он погасил сигару, выключил свет и опустил москитную сетку.

В пять часов он уже был в ванной и умывался, а Лола принесла ему кофе. Он кончил одеваться, и ему сказали, что управляющий ждет. Когда Каетано поздоровался с Эрмидио, на дворе было еще темно. Они выехали верхом и не спеша к рассвету добрались до селения Гума. Там Каетано поговорил с управляющим сентралью и отправился дальше, к Ла Пасторе.

Все утро он ехал по уходящим к горизонту зарослям тростника. К половине одиннадцатого он побывал уже на четырех плантациях и знал, как идет уборка. На сахарном заводе «Ла Луиса» они остановились поесть. Эрмидио собирался пойти и за собственные деньги позавтракать в кабачке, но управляющий пригласил его к себе на добрый рис с курицей. Они пошли за Каетано, чтобы пригласить его тоже, и нашли Каетано за кабачком: он сидел на земле, а рядом лежал узелок, который он все утро возил с собой в сумке и откуда теперь вытащил кусок хлеба, баночку сардин и нагревшуюся на солнце бутылку вина. Управляющий «Ла Луисы» повторил свое приглашение.

— Нет, нет, идите одни, идите одни, — сказал Каетано и откусил от бутерброда с сардинами.

В полдень они повернули обратно. Когда добрались, Эрмидио пошел домой поспать в сиесту, а Каетано отправился в контору, думая по дороге, что его управляющий лентяй.

Служащие конторы все встали, когда Каетано быстро и не отвечая на приветствия прошел мимо — к темной двери в глубине помещения. Он с силой толкнул дверь и буквально повалился в вертящееся кресло за старой конторкой. По стенам висели карта острова, пожелтевшая фотография сентрали «Курухей», сделанная, видно, вскоре после ее основания, и в позолоченной рамке фотография генерала Осорио, которую Каетано не хотел убирать до тех пор, пока не выплатит ему последнего сентаво.

Гуардиола, старший конторщик, вошел медленно и бесшумно, боясь обеспокоить.

— Входи, входи, — сказал Каетано.

Гуардиола положил на конторку лист бумаги. Каетано быстро просмотрел цифры дневной продукции, выпущенной накануне.

— А как дела с членами коммуны в Нуэва-Пас?

— Так себе.

— Что это значит, объясни, Гуардиола.

— Так вот, сеньор, некоторые взяли компенсацию, но есть несколько человек, которые все не соглашаются.

— Хотят получить больше?

— Нет, хотят остаться на своей земле.

— Как это на своей земле? Это моя земля. Я ее купил.

— Да, простите. Это так говорится.

— Я плачу двести песо за каждую кабальерию земли, которую они отдают, и вдобавок беру их к себе на работу. Я предлагаю выгодную сделку. Чего же им еще?

— Они говорят, что если бы работали на себя, то заработали бы больше.

— Может, и больше, это верно, а может, и году не прошло бы, как разорились. Кто знает? А со мной им надежней.

— Но ведь сахар теперь в цене…

— Не вечно же будет так. Вот дураки!

Каетано Сарриа обмакнул перо в чернила и взял чистый лист бумаги.

— Гуардиола, если эти люди не уберутся, мне придется быть жестоким. Что еще?

— Вас хочет видеть сержант.