Так было. Бертильон 166

Разумеется, это faux pas[30]. Вот всегда так — скажешь, а потом готов сквозь землю провалиться. Конечно, она забудет, но тем не менее это верно. Время действует разрушительно, но она ему сопротивляется. Ей за тридцать, она уже теряет ту свежесть, которая есть у двадцатилетней женщины, уже побежали морщинки от уголков глаз, однако тело ее еще сохраняет девичью упругость, а волосы цвета Тицианова золота она собирает в косу и укладывает, точно корону, на самой макушке. Никаким спортом она не занимается, но очень гибка; подниматься и спускаться по лестницам полезно для икр, а открывать и закрывать дверцу машины — для пальцев, они не теряют гибкости. Само собой, массажистка и паровые бани тоже делают свое дело. На условном языке салонов ее бы назвали интересной, но уже вполне зрелой женщиной. Обнаженная, в постели, она, должно быть, хороша. Это мы узнаем. По выражению Флобера, это распутство; сколько ученых слов греческого или латинского происхождения прикрывают распутство! Этот писатель-морж смеялся над ужасом, который испытывала французская буржуазия прошлого века перед всем материальным; материя преходяща, а все проявления пола материальны, следовательно… Наши средние слои не отказались еще от доставшихся им в наследство предрассудков. И никогда не откажутся, потому что в таком случае они бы перестали быть средними слоями и торжественно вступили в ряды интеллигенции, интеллигенции средних слоев, у которой тоже будут свои переходящие по наследству, но совсем иные предрассудки и собственные представления о том, на какие темы прилично разговаривать в обществе, а пока эти самые темы запретны для средних слоев, например адюльтер. Я и сам из мелкой буржуазии, самый ничтожный представитель этой мелкой буржуазии; просто карлик от этой буржуазии, и даже не из городских ее слоев, не из какого-нибудь городишка, а просто с хутора, из самой что ни на есть деревни. Точнее говоря: я ничтожный деревенщина. А Кристина — дама, которая принадлежит к le monde[31], нашему высшему свету, несколько примитивному, который еще только шлифует и устанавливает свои традиции, но тем не менее это все же le monde, и его представители, отдавая себе в этом отчет, поступают с полным сознанием своей принадлежности к этому le monde. Некоторые из них отмечены индивидуальностью. Каждый своей — как сорта сыра. Нежные и сочные, точно «камамбер». Роскошные, в серебряной обертке, но с душком, как «рокфор». Рыхлые и с червячком, как «груйер». Круглые, скромные и податливые, как голландский «гуда». Острые, сухие и вышедшие из моды, как «манчего». Кристина — это роскошный «блё д’Овернь», похожий на «рокфор», но не слишком острый. В таком случае остается пожалеть Алехандро Сарриа, чересчур уверенного в своей репутации. Хочется посочувствовать этому человеку — владельцу колоссального ложа на глиняных ногах. Впрочем, нечего его жалеть — ведь даже если он что-то и узнает, ему будет все равно. Этого человека не интересовали прежде заботы его ходившего в альпаргатах отца, а теперь он умудряется сочетать деловую расчетливость с проделками стареющего ветреника. Бедняжка Каетано Сарриа запасался на зиму, словно муравей из басни: скупал сентраль за сентралью — и все для того, чтобы пользовался этот трутень. Шоу сказал, что к брачному союзу потому так стремятся, что при максимуме искушений он представляет неограниченные возможности. Однако к браку этих двоих не имеет отношения ни первое, ни второе: тут лишь привычка, уважение к институту семьи и тому подобное. Этакое гармоничное сочетание знатности и сахарного производства. Кристина принесла в этот союз имя старинного рода из Серро, известное уже на протяжении ста пятидесяти лет, а Алехандро — богатство, дающее блеск и великолепие. Какое ему дело до супруги, если он только что купил себе очередную красивую игрушку: четырехместный «бигкрафт», который обошелся ему в семьдесят пять тысяч долларов; на нем он облетает свои владения, словно пчела, собирающая мед. Какое ему дело до собственного сына, нерешительного и безвольного, если он только что обставил загородный дом для самой красивой хористки из «Тропиканы», а самому ему в его сорок один год не стыдно сфотографироваться рядом с чемпионом по американскому гольфу и президентшей Лиги по борьбе с лигами. Но Кристина — совсем другое дело. Обладать ею, разрушать ее — значит разрушать позолоченный образ ее мирка и утолять невыносимое желание, ибо только в постели она передаст мне свою респектабельность, а сама сойдет со своего пьедестала, потому что в страсти она ничем не отличается от любой горничной; и с каждой встречей она будет все больше забывать о своем возрасте, а страсть — все меньше тяготить ее. Потому что прежде всего она смешная старая женщина, Старуха, воображающая себя просвещенной, а на самом деле просто ищет мужчину, который бы зависел от нее и освободил бы ее от многолетней праздности.

— Я тебя спрашиваю, — говорит Кристина.

— Что?

— Я спрашиваю, как тебе поправился тот вечер у нас?

— Не знаю, такой же, как и все вечера в вашем доме. Все одинаковые.