Так было. Бертильон 166

— Но не так, как здесь. Ни в одной стране нет такого хорошего климата, как у нас.

Кристина улыбается и идет в ванную. Даскаль продолжает:

— Это мы придумали солнце и старый ром, морской ветер и рис с фасолью, синеву моря и коротенькие сигары из табака, выращенного в Вуэльта-Абахо, веер из пальмы гуано, черный кофе, кресло-качалку, тонкую талию у женщин, узконосые двухцветные туфли и рубашку-гуайаберу.

Натянутость проходит. Трещины на потолке и следы карандаша на двери кажутся уже почти привычными.

— Знаешь, что нам надо сделать? — говорит Даскаль.

— Что?

— Отправиться на Варадеро, ходить нагишом и питаться одними крабами.

— Ты заговариваешься.

— А почему бы нам так не поступить?

— Летом самый сезон, и меня все знают. А зимой Алехандро туда часто ездит.

— Хорошо, что есть такие Алехандро, — говорит Даскаль.

Завернувшись в полотенце, Кристина выходит из ванной. Мягкие золотистые волосы закрывают ее плечо. Он глядит на ее полные, длинные, загорелые ноги.

— У нас с Алехандро давно уже ничего не было.

— Как это он выдерживает.

— Мы с Алехандро очень далеки. Брак кладет конец всему.

Даскаль гасит сигарету о пепельницу и, повернувшись к Кристине, гладит ее волосы.

— Какие они у тебя тонкие.

— А если бы ты знал, как их трудно причесывать. Моя парикмахерша вечно жалуется.

Даскаль целует Кристину в щеку.

— Знаешь, Луис, я не привыкла так… Я никогда еще…

— Ладно, ладно, знаю, — шепчет Даскаль.

— Я хочу не только этого, одного этого мне мало.

Даскаль целует ее в плечо и скользит губами дальше, по шее, к уху.

— Нужно и другое… гораздо более важное… чем это.

— Да, да, — говорит он.

Уже стемнело, когда они вышли. Даскаль включил в машине приемник и пошарил по шкале, пока не нашел подходящую музыку. Душ освежил его, и теперь он чувствовал себя легко и бодро, точно все поры открылись окружающему миру. Кристина дремала, откинувшись на спинку сиденья.

«Гавана-а-а-а, прекрасная сирена, уснувшая на морском берегу-у-у», — пел по радио низкий голос.

— Ну, как ты себя чувствуешь?

— Бесстыдник, — сказала Кристина с нежностью и добавила: — Мне очень хорошо. Я точно помолодела. Разом сбросила десять лет.

Доставив Кристину к портнихе, Даскаль пошел в «Эль Кармело». Он разглядывал меню, когда подошел Джимми Бигас и, хлопнув его по спине, пожелал «Merry christmas»[35]. И тогда только Даскаль заметил разноцветные шары, и белые санки, и крошечных санта-клаусов, и снег из целлюлозы и вспомнил, как весь день страдал от жары. Он заказал лангуста и мороженое с клубникой. Потом позвонил домой предупредить, что не придет ужинать, купил последний номер «Лайфа» и, сев на место, стал листать журнал, ожидая, пока его обслужат.

Когда он кончил есть, было еще рано, и он отправился в «Трианон» — там показывали какой-то фильм Хемфри Богарта об ограблении банка.

ОТЦЫ ОТЕЧЕСТВА

Его дед по отцу занимался рыбной ловлей и жил в селении Ла-Исабела, а бабка до хрипоты предлагала рыбу, которую разносила в огромной плетеной корзине на голове. Дед умер тихо, однажды вечером, вернувшись с пустыми руками из десятидневного плавания на острова; успел лишь сказать, что щемит в груди, и уронил голову, да так и остался сидеть на стуле, будто заснул, а старуха в это время готовила для него кофе, процеживая его через отстиранный чулок. Потом подошел черед и бабки, которая всю жизнь была тощей и болела чахоткой. Так она и умерла, харкая кровью в таз.

Вначале отец Габриэлито тоже рыбачил, как рыбачили дед, и отец деда, и дед деда, однако он не хотел вечно оставаться на море, которое приносило лишь нищету; он стал искать работу и поступил учеником в шорную мастерскую; заработок был невелик, но зато регулярный и не зависел от прихотей моря.

Когда началась война, отец Габриэлито пошел в горы, «взял и пошел»: там было будущее — ведь выступали против испанцев, которые владели всем в Сагуа. Скоро он уже почем зря рубил головы королевским солдатам, и стоило ему заслышать рожок, созывавший на битву, как он бросался в ярости, сливаясь воедино со своим конем, точно кентавр.

Он жил в горах с повстанцами, но несколько раз приезжал в Сагуа, и все по ночам; приезжал он к Эухении, дочери начальника железнодорожной станции Кагуагуа, и страшно обрадовался, когда она сказала ему, что ждет ребенка.

Когда война кончилась, его выдвинули в члены городского совета, и на первых же выборах он прошел голосованием. Он женился на Эухении, которая должна была родить. Арендовал пустырь за пять песо в год и на деньги, которые одолжил ему кузнец-галисиец, построил дом. Огородил двадцать кабальерий[36] земли и записал их на свое имя. Вот тогда он и начал отращивать бороду и подбривать бакенбарды. В начищенных до блеска сапогах стал прогуливаться в тени городских арок. По воскресеньям нанимал экипаж и катался с Эухенией и Габриэлито.

Город Сагуа был центром процветающей области, куда входили сентрали «Сан-Рафаэль», «Сан-Педро», «Панчита», «Рамона», «Каридад», «Сан-Висенте» и «Рейес». Здесь на пастбищах бродил вывезенный из Колумбии скот, который давал большие прибыли.