Так берегись

Я шёл по коридору купейного вагона, несущегося так стремительно, что мне то и дело приходилось хвататься за поручень, чтобы устоять на ногах. Я был в полном смятении, счастлив снова сюда вернуться и страшно зол на Агату, из-за которой этот визит мог оказаться последним. И одновременно сердце ощутимо, физически болело от сострадания к ней.

Я прошёл весь поезд, два раза, в оба конца, машинально считая вагоны; их оказалось двенадцать – четыре вполне обычных купейных, один плацкартный, убитый в хлам, два сидячих, новеньких, с удобными креслами и откидными столами, три как в пригородных электричках разной степени ветхости, один старинный первого класса, с отдельными выходами из купе, какие я видел только в кино, один – вагон-ресторан с унылым интерьером и пластиковыми ромашками в рюмках, а последний оказался совершенно пустым помещением, без сидений и перегородок, только окна с обеих сторон. Но ни в одном из этих грешных вагонов Агаты не было. То ли спряталась от греха, испугавшись моего настроения, то ли решила помотать нервы и великодушно появиться, когда я вконец изведусь. В любом случае, я не пошёл по вагонам в третий раз, а уселся в купе у окна и громко сказал:

– Я здесь ровно на два часа. Из них уже всего полтора осталось. Не хочешь, не выходи, дело хозяйское. Но будет обидно не повидаться. Не знаю, когда снова смогу прийти.

Закинул ноги на противоположную полку, закурил, повернувшись к окну, за которым не то догорал закат, не то занимался рассвет, не то просто царили вечные сумерки, а на горизонте сияла вечная светло-розовая полоса. У деревьев здесь были голубые стволы и пышные кроны, а вдали на тёмных холмах белели бесчисленные остроконечные башни, такие хрупкие и изящные, словно их построили из рыбьих костей.

– Это Шагони, столица герцогства Хирру, – сказала Агата. – Жаль, что там наступило утро и погасли знаменитые янтарные фонари, при их свете башни смотрятся потрясающе, как будто охвачены добрым нежарким пламенем, в котором сколько ни гори, никогда дотла не сгоришь.

Я не заметил, когда она появилась. Сидела рядом со мной, как ни в чём не бывало, смотрела в окно. Говорила, не умолкая:

– Представляешь, я сама впервые вижу башни Шагони при дневном свете, без фонарей. Они выглядят так, словно их из рыбьих костей построили. Это не я, а ты так подумал, я знаю, но метко подмечено. Может, они и правда из рыбьих костей? Например, из акульих? До ближайшего моря отсюда тысячи миль пути, но герцоги Хирру беспредельно богаты. Вполне могли купить втридорога тысячу тысяч возов акульих костей для строительства города. Просто потому, что таков их каприз.

И рассмеялась так беспечно и заразительно, что я тоже улыбнулся, хотя мне было совсем невесело. Просто не смог устоять.

– Так-то лучше, – снисходительно сказала Агата. – Ты же пришёл, чтобы поссориться? Не надо, пожалуйста. Мы и так редко видимся. Зачем портить мне настроение из-за всякой ерунды?

– Из-за ерунды? – переспросил я.

По замыслу, это должно было прозвучать угрожающе, но поскольку я по инерции продолжал улыбаться, вышло скорее растерянно.

– Конечно, – подтвердила Агата. – Глупо устраивать сцены ревности женщине, которая давным-давно умерла.

И снова рассмеялась. А я окончательно растерялся. Наконец сказал:

– Вообще-то именно этого я не планировал.

Теперь растерялась Агата.

– Ну а чего тогда такой злющий пришёл? Я-то думала, сейчас начнётся весь этот ужас: «Ты только моё наваждение, не смей сниться другим!» Специально спряталась, чтобы не слушать, потому что если услышу что-то подобное, не смогу тебя уважать…

– Да похрен мне, кому ты снишься! – рявкнул я.

– Ну вот, ты уже на меня орёшь, – обречённо вздохнула Агата. – Сколько раз на меня так при жизни орали, вспоминать противно. Не надо, а?

– Мне похрен, кому ты снишься, – повторил я так тихо, что сам себя не услышал. – Мне не похрен последствия этих волшебных снов. Ты забрала у моего друга силу. Вообще всю без остатка. Он был совершенно прозрачный, когда проснулся. Я его чудом спас.

– Да ничего я не забирала, – пожала плечами Агата. – Он сам захотел отдать. Иначе ничего бы не получилось. Заставить я никого не могу. Но твой друг очень умный человек. Сразу понял, что я – его единственный шанс…

– Единственный шанс исчезнуть нахрен к чертям собачьим?

– Я же просила тебя, не кричи, – поморщилась Агата. – Мне всё равно не страшно и даже не особо обидно. Просто у тебя голос становится неприятный, когда ты его повышаешь. И рожа такая кислая, что смотреть противно. Мало кто умеет красиво выглядеть в гневе, и ты не из их числа.

– Ничего, потерпишь.

– Да потерплю, конечно, куда я денусь, – спокойно согласилась она. – Но это, знаешь, незавидная участь – быть человеком, которого не любят, не уважают, не хотят видеть и слышать, а просто вынуждены терпеть.