Тайный агент. На взгляд Запада

Немаловажно здесь и другое. В отражении творческой психологии Конрада (так и оставшегося для Г. Джеймса[299], Г. Уэллса, Р. Киплинга «иностранцем») и ее многосложных комплексов (они напоминают о себе в конрадовских романах конфликтами отец/сын, отцовство/сыновство, мужское/женское начало, иллюзия долга/«ничто»), имеющих как исключительно личностное, так отчасти и интеллектуальное происхождение (А. Шопенгауэр, Ф. Ницше), «русское» в «Тайном агенте» и «На взгляд Запада» — не что иное, как парадоксальная маска полъскости, славянскости, прошедшей через репрессию, бичевание, но вместе с тем не только не искорененной, но и сделавшейся в условиях «побега» на Запад, жизни в буржуазной Англии более пламенной^[300]. Речь идет о метафоре поединка «изгнанника» и «иностранца» с самим собой, о напряженной рефлексии на тему двойственности собственной натуры^[301] — своего наследия по крови (польская шляхта) и духу («католическая» структура характера, склонность к морализму), собственного отношения к любви (смесь «целибатства», воспоминаний о любовных унижениях молодости, страстности), неких не вполне ясных для посторонних обстоятельств личной биографии («теневая сторона» прошлого, связанная с отъездом Марселя и весьма возможными, на наш взгляд, контактами с теми или иными спецслужбами).

Чем больше Конрад становился британцем и британским писателем, тем сильнее кризис самоидентичности напоминал о себе в его текстах, приводя к возникновению особого трагического образа мира, соприродных ему поэтики контрастов (либерал/консерватор, республиканец/империалист, богоборец/богоискатель, традиционалист/новатор, натурализм/символизм, факт/притча, миф) и критики цивилизации Запада под знаком кризиса индивидуализма. К середине 1920-х годов это конрадовское тайное станет явным — приметой новейшей и, отметим попутно, в немалой степени экспатриантской, литературы (Дж. Джойс, Э. Паунд, Т. С. Элиот[302], Д. Г. Лоренс, Э. Хемингуэй).

Да, Верлок — нанятый русским посольством провокатор, а Разумов — «предатель» революционной идеи. И в то же время непросто представить в 1900-е годы более антианглийские, антиреволюционные и антилиберальные романы, чем сознательно или бессознательно написанные в защиту «ада» одиночки «Тайный агент» и «На взгляд Запада»! На фоне несомненности этого ада весь окружающий Верлока и Разумова мир неразумен, граничит с абсурдом — ничто в нем, включая даже насильственную смерть героев, не имеет целенаправленного характера.

Так или иначе, но начиная с рубежа 1900–1910-х годов Конрад берется за автобиографические сочинения. После «Воспоминаний» (1912) появляются предисловия к томам избранных сочинений^[303], «Записки о жизни и литературе» (1921). Пожалуй, закономерно, что в 1911 году Конрад договаривается о продаже своих рукописей нью-йоркскому меценату и собирателю Дж. Куинну (в 1910-е годы тот оказывал поддержку Э. Паунду, Т. С. Элиоту), а также решается посетить страну, с которой после смерти дяди Тадеуша его уже, казалось бы, ничего не связывало. По иронии судьбы, это возвращение в прошлое чуть не закончилось катастрофой. Не обратив внимание на убийство эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево (28 июня 1914 г.), Конрад с женой (которая, надо сказать, недолюбливала поляков за их «истеричность и неуравновешенность, многословие и беспомощность» (цит. по: Meyers 1991: 275)) и детьми выехал из Англии 25 июля, а 28 июля уже добрался до Кракова, где днем позже посетил австрийскую гимназию, в которой некогда учился, и городское кладбище. На могиле отца он сделал нечто весьма для себя необычное: встал на колени и помолился. После объявления Англией войны Австро-Венгрии Конрад, как британский подданный, рисковал попасть в плен и с 2 августа скрывался, уехав в Закопане. После долгих злоключений (Конрад относился к случившемуся крайне пессимистично и не исключал, что станет жертвой сложившейся ситуации), да и то лишь благодаря энергичному вмешательству американского посла, писатель с семьей 8 октября выехал из Кракова в Вену, 18 октября из Вены в Милан, а затем в Геную, чтобы 3 ноября вернуться в Англию.

Незадолго перед началом «великой войны», трансформировавшей конрадовский пессимизм из артистической интуиции в духовное алиби целого художественного поколения «потерянных» (от Э. Хемингуэя до А. Мальро), репутация Конрада претерпела изменения.