t

– А, вот теперь вспомнил! Я действительно сделал в свое время на квартире Константина Сергеевича Победоносцева издевательский доклад о заседании тайного мистического общества, которое я случайно посетил. Текст у меня, к сожалению, не сохранился. Доклад так и назывался – «Оптина Пустынь соловьев». Это, видите ли, игра слов. Их общество называлось просто «Оптина Пустынь».

– Так что же это такое? – спросил Т., сжав кулаки от волнения.

– Никто не знает-с. Видимо, очередное название Земли обетованной.

– Чем это общество занималось?

– Тем, что эту Оптину Пустынь искало. Под руководством господина Соловьева, который был у них за главного. Очень оригинальный господин. И теории излагал весьма похожие на ваши.

– Какие же?

Достоевский нахмурился, вспоминая.

– В общем, чистая ересь. Новый укороченный патентованный путь на небо – как всегда у подобных господ. Его учение заключалось в том, что человек, занимаясь мистическим деланьем, должен как бы делить себя на книгу и ее читателя. Книга – это все содрогания нашего духа, все порывы и метания, все наши мысли, страхи, надежды. Их Соловьев уподобил бессмысленному и страшному роману, который пишет безумец в маске, наш злой гений – и мы не можем оторваться от этих черных страниц. Но, вместо того, чтобы перелистывать их день за днем, следует найти читателя. Слиться с ним и есть высшая духовная цель.

– Подождите… подождите-ка, – сказал Т. – Надо это обдумать. Безумец в маске… Как точно.

– Мне тоже показалось сперва любопытным, – усмехнулся Достоевский. – Только на деле это пустое щелканье соловья-краснобая. Красивые слова, которые никуда не ведут, а лишь смущают душу и вводят в соблазн. Об этом я и написал.

– А где Соловьев сейчас?

– Никто точно не знает. Скорее всего, сгинул где-то там.

И Достоевский махнул рукой в сторону запада.

– Вы помните что-нибудь еще?

Достоевский отрицательно покачал головой.

– Доклад писал под свежим впечатлением, – сказал он, – а сейчас уже позабыл… Но коли вам интересно, я полагаю, что Победоносцев может знать.

– Победоносцев? – переспросил Т. изумленно. – Разве он тоже здесь?

Достоевский поглядел на Т. с недоумением.

– Где же ему быть, батенька, как не в Петербурге?

– Хотя да, – согласился Т. – А какое отношение он имеет к этому вопросу?

– Самое прямое. Он крупнейший специалист по всяким ересям, и вообще весьма неглупый человек. Единственный, кто может помочь при духовном недуге. Я в данном случае не насчет вас волнуюсь, не думайте… Я насчет своего желтого сияния. Может, если сам обер-прокурор помолится, Господь и услышит. Но вам, я думаю, он обязательно что-нибудь скажет.

– А далеко это?

– Примерно в версте, – сказал Достоевский. – Лучше пройти по канализации.

– Это зачем?

– Да мы только так и передвигаемся. На улицах ведь мертвые души.

– А как мы спустимся в канализацию?

Достоевский встал, отодвинул в сторону патронный ящик, смахнул лежавшую под ним ветошь, и Т. увидел грязный чугунный люк с выбитым на нем двуглавым орлом и какими-то цифрами.

XVIII

С Достоевским по дороге произошла странная перемена.

Сперва он был разговорчив – и рассказал Т. про святого старца Федора Кузьмича. Тот жил где-то здесь, в подземных катакомбах, но где именно – никто не ведал, и встретить его под землей почиталось великой удачей. Одни говорили, что Федор Кузьмич – простой человек из народа, мужик. Другие верили, что раньше он был двухголовым императором Петропавлом, но потом, после великой духовной брани, усек одну главу и ушел в затвор – а какую главу он усек, либеральную или силовую, не открывали, чтобы не смущать народ, и каждый верил по-своему. Учил старец тому, что Русь есть плывущая в рай льдина, на которой жиды разжигают костры и топают ногами, чтобы льдина та треснула и весь народ потонул – а жидов ждут вокруг льдины в лодках. Еще Федор Кузьмич был великий молельник – считали, если помолиться с ним вместе о чем-то, желание непременно сбудется.

Но чем дальше уводила серая зловонная труба, тем мрачнее делался Достоевский. Вскоре он совсем замолчал, ушел вперед и шагал теперь один с фонарем в руке, освещая путь. Хоть Т. не видел его лица, перемена в настроении спутника чувствовалась по его понурой спине, которая склонялась все ниже и ниже. Однако Т. не обращал на это внимания. Его слишком занимали только что услышанные слова про читателя и книгу: они постепенно доходили до сознания и начинали кружить голову.

На сырой стене каждые несколько метров повторялось одно и то же странное граффити – три строчки, написанные друг под другом разной краской и почерком, словно через трехцветный трафарет:

Бог умер. Ницше.
Ницше умер. Бог.
Оба вы педарасы. Vassya Pupkin.