t

Достоевский проворно шагнул в сторону, прижал топор к груди, закрыл глаза и произнес:

– Бобок!

И тут же, словно деревянная статуя, плашмя упал навзничь.

Т. стал ждать, что будет дальше. Но не происходило ничего: Достоевский лежал на спине, сжимая топор и выставив в небо бороду, которую ворошил ветер.

Подождав минуту или две, Т. позвал:

– Федор Михайлович!

Достоевский не ответил.

– Вы, может быть, ударились? Если нужна помощь, дайте знать!

Достоевский не отзывался. Он был похож на древнего викинга, плывущего в вечность на погребальной ладье – только этой ладьей был весь раскинувшийся вокруг город.

Т. сделал к нему осторожный шаг.

– Федор Михайлович!

Лезвие прошелестело в том месте, где миг назад были ноги Т. – как и в прошлый раз, он еле успел убраться с траектории удара. Резкий взмах топора нарушал, казалось, все законы физики: было непонятно, как Достоевскому удалось перейти от полной неподвижности к такой ошеломляющей скорости.

Инерция взмаха помогла Достоевскому вскочить на ноги. Заведя топор за спину, он повернул в сторону Т. открытую ладонь и крикнул:

– Идиот!

И тут же его глаза снова как бы потеряли Т. из виду. Достоевский сделал несколько неуверенных шагов, поднял взгляд, и на его лице изобразился испуг, будто он заметил что-то тревожное в небе. Он обеими руками занес над головой топор и побежал в сторону Т.

«Ну довольно», – подумал Т.

Точно рассчитав момент, он подцепил носком лежащий на земле бушлат Достоевского и подбросил его вверх.

– Холстомер! – крикнул он.

Бушлат развернулся в воздухе и накрыл Достоевского темной волной – она задержала его лишь на миг, но за этот миг Т. успел уйти в низкую стойку. Освободившись, Достоевский обрушил на голову Т. страшный удар, от которого – это было уже ясно – невозможно было увернуться. За миг до удара Достоевский привычно зажмурил глаза, чтобы в них не попали брызги.

Вмявшись во что-то мягкое, топор качнулся и замер – однако треска черепной кости Достоевский не услышал. Открыв глаза, он недоуменно уставился на жертву.

Увиденное было так неправдоподобно, что мозг некоторое время отказывался утвердить это в качестве реальности, пытаясь проинтерпретировать дошедшие до него нервные стимулы иначе. Но это было невозможно.

Т. сжимал лезвие топора ладонями, удерживая острие всего в вершке от головы. Достоевский попытался вырвать топор, но его лезвие словно зажали в тисках.

– Коготок увяз, всей птичке пропасть! – прошептал Т.

Достоевский побледнел.

– Вы, похоже, и правда граф Т…

Пристально глядя Достоевскому в глаза, Т. повернул лезвие вбок, заставив Достоевского изогнуться, неловко искривив руки.

– Однако сложилась преглупая ситуация, – сказал Достоевский. – Я не могу вырвать топор, а вы… Вы не можете его отпустить. И ударить меня тоже не можете.

Т. изумленно поднял бровь.

– Почему?

– Как почему. Потому что это будет предательством вашего собственного идеала.

– Pardonnez-moi?

– Ну как же, – сказал Достоевский, постепенно краснея от усилия (он все пытался пересилить Т. и вырвать топор), – непротивления злу насилием.

– Ах вот вы о чем, – отозвался Т., тоже наливаясь темной кровью. – Да, немного есть. Только какое же вы зло, Федор Михайлович? Вы – заблудившееся добро!

Достоевский успел только заметить, как стопа Т. в легкомысленном стеганом шлепанце оторвалась от земли. В следующий миг сильнейший удар в самую середину бороды поднял его в воздух и отбросил в бархатную беззвучную темноту.

Когда Достоевский пришел в себя, он лежал на дне маскировочной ямы. Т. сидел напротив, устроившись на ящике от патронов, и внимательно изучал трофейный топор. Увидев, что Достоевский открыл глаза, он ткнул пальцем в лезвие и сказал:

– «Izh Navertell». На каком это языке? Never tell, что ли? Какой-то «пиджин инглиш»…

– Это русский, – ответил Достоевский, хмуро оглядываясь. – Просто написано латиницей. Ижевская работа, штучный. Модель «Иж навертел». В каталоге нет, сделали лично для меня из сплава дамасской стали с серебряной папиросницей. Специально на юбилей.

– Понятно, – сказал Т. и отложил топор в сторону.

– Как вы здесь очутились?

– Так я ведь прибыл по вашему пожеланию, Федор Михайлович, – ответил Т. чуть смущенно.

Достоевский выпучил глаза.

– По моему пожеланию? Вы изволите путать. Не поймите меня превратно, я ужасно рад и польщен, но вот чтобы я высказывал пожелание… Постойте, постойте… Конфуций?

Т. кивнул.

– Чистосердечный друг, который много знает? – вскричал Достоевский, и его лицо прояснилось. – Да-да, было. Но чтобы вы, граф, да еще собственной персоной… Не мог и мечтать. А я на вас с топором полез, каков дурень!

Раздалось жужжание дозиметра, и Достоевский нахмурился.

– Надо немедленно выпить, – сказал он. – Хотя бы по глотку.

– Вообще-то я избегаю, – ответил Т., принимая бутылку, – но ради такого случая… И если только по глотку. Извольте.

Допив водку, Достоевский дождался, пока дозиметр утихнет.

– Ну что, чистосердечный друг, – сказал он, – говорите теперь всю правду.

– Вам не понравится, Федор Михайлович, – махнул рукой Т. – Люди ее редко любят, по себе знаю.

– А вы попробуйте.

– О чем же вам сказать?