Свора девчонок

И тут Бея забрала обратно свои руки-камни и зло засмеялась: он хочет свободы, ты хочешь свободы, я хочу свободы. Потом она вышла в сад, осмотрелась, чтобы понять, не рушится ли дом от таких чудовищных перемен. Развод. У некоторых ее одноклассников такое тоже было. Дом не рушился. Бея взяла велик и поехала в сторону леса. Она катилась по улицам вниз, велосипед набирал скорость. Глаза застилали слезы, она почти ничего не выдела. Внизу был крутой поворот, который машины иногда проезжали на большой скорости. Но не в тот день.

Бея поехала сначала к реке. Она остановилась на мосту, с велика слезать не стала, просто схватилась за ограду. В этом она не раз упражнялась. Потом кинула телефон в воду. Развод, думала она. И свобода, думала она. А еще думала разные ругательства. Больше про мать. Но и про отца тоже.

Потом она оттолкнулась от ограды моста и поехала в лес. По лесным дорожкам нужно ездить осторожно. Она всегда думала, что речь идет о зыбучих песках, из-за которых можно грохнуться с велика. Но зыбучие пески – это нечто другое, а с велосипеда она все-таки грохнулась и выбила себе мениск.

Бея не видела, что коленная чашечка сместилась, потому что была в штанах. Когда она ощупала ногу, колено было повернуто в сторону и огромное. Она ждала крови, но ее не было.

Она подползла к велику и стала звонить в звонок. Слышали это только животные, а для них это был просто звук, который мешает сидеть на яйцах и охотиться.

Упала она, наверное, около пяти. Было еще светло и не жарко. Два часа спустя уже стемнело, похолодало, и начался дождь. Так она провела свою первую ночь в лесу. То, что индейцы не знают боли, она подтвердить не могла. Или все-таки не была индейцем? Когда ее нашли, у нее было переохлаждение.

Врач показал ей на рентгеновском снимке, что у нее в коленном суставе виден крошечный подъем, поэтому мениск так легко сместился. Это был просто вопрос времени, когда это случится в первый раз.

Мать пришла в больницу с букетом индейских перьев. Поставила их на окно. Бея сказала: убери, я хочу смотреть наружу. И разговаривать с тобой не хочу.

Мать сказала, что просидит с ней час, будет она разговаривать или нет. Но у нее к Бее есть важный вопрос. Только один. Хорошо, сказала Бея, один.

Она может взять фамилию как у матери или дальше оставаться Адлер. Дальше Адлер, сказала Бея.

Потом некоторое время Бея ходила на костылях. Колено так и не стало таким, как прежде. Ей больше нельзя было ездить на велосипеде.

– Мою мать так мучила совесть, что я получала практически все, что хотела. Кроме уроков верховой езды. На это не было денег. – Бея сделала долгую паузу. – Потому что отец нам ничего не присылал. Но тогда он, по крайней мере, еще иногда звонил. А потом она подала на него в суд.

– И он больше не звонил? – спросила я.

Она покачала головой.

– Он исчез. Ни адреса, ничего. У него якобы нет денег. Потому что как только какие-нибудь деньги появятся, они будут принадлежать моей матери. И какого черта ему тогда подавать признаки жизни. Вообще-то эти деньги должны принадлежать мне. Я сказала матери, что мне они не нужны. А она ответила, что тогда я должна выблевать всю еду и питье за последние семь лет.

– Так и сказала?

– Именно так – выблевать!

Мы смотрели на островок камыша перед нами. Там сидели две большие лягушки и глядели в разных направлениях.

– Они хотят прооперировать колено после лета, – сказала Бея.

Что думала Бея по этому поводу, я вполне могла себе представить. Я старалась держаться совершенно спокойно, как будто выманивала дикую лошадь из ее леса.

Бея задышала громче.

– Для этого мне снова нужно в больницу. Для операции на колене. Они там все разрежут и удалят этот нарост, и тогда мне придется какое-то время лежать. Была вероятность того, что все бы само срослось и мениск бы больше не выскакивал. – Она кашлянула. – Но не срослось.

– Я буду навещать тебя в больнице, – сказала я. А потом на секунду задержала дыхание – подумала, что сейчас дикая лошадь забьет копытами, изрыгая проклятия… Но Бея просто сказала:

– Окей.

Сумерки уже захватили сад. От земли тянуло легким запахом осени.

Мы все спали снаружи. Я – рядом с Юреком. Его дыхание звучало как-то по-другому, совсем не так, как дыхание Антонии, рядом с которой я часто спала. Дыхание Оле тоже звучало не так.

Когда Юрек делал вдох и выдох, моя грудь поднималась и опускалась в такт.

Я не знала, спал он или не спал, пока не спала я. Я не знала, кто под чье дыхание подстраивался.

Звезды вверху вообще ничего не знали о близости.

Утром Юрек проснулся первым. Когда я открыла глаза, он смотрел на меня. А мне было все равно.

– Поднимайся, Шарлотт Холмс! – прошептал он. – У меня есть секретная миссия. Операция «Дачный домик».

Мы, крадучись, прошли по мокрой утренней траве. До забора. Друг рядом с другом. Три раза переставить руки, два раза – ноги, два мгновения. Мы спрятались. Побежали, пригнувшись, дальше. У входа в домик Юрек огляделся. Глазами налетчика на банк. Нет ли фараонов, соседей, лис, хищных птиц, камер? Он подергал дверь.

– Заперто. Придется взрывать.