Своеволие философии

11. Почему вопрос о том, в каком скоростном режиме развивается повествование (в той или иной литературе), чуть ли не главный для нас? Да потому, что скорость меняет и устанавливает ритмы чтения, без которых само чтение просто невозможно. Как только мы начинаем сравнивать отдельные произведения мировой литературы, мы поражаемся их разнообразию скоростных режимов, никогда не повторяющих друг друга, и настолько отличных, что спутать их невозможно. Разве есть более поразительное по глубине «скоростное» различие, чем, например, между литературной техникой Толстого и Достоевского. В первом случае, медленность и замедления времени рассказа, себя-собирающего-вокруг некоего постоянного центра (авторского), и все события, вовлечены в медленное движение центростремительных сил; а другое, напротив, разбегающееся, с резкими ускорениями и остановками, центробежное, то сжатое, то взрывное, меняющее ритмы повествования, из-за невозможности удержать их в единстве…329 Или, например, только сверхбыстрое движение, прямо-таки взрывное, со сбивающимися ритмами, столь характерное для литературы А. Белого (возможно, это самое высоко скоростное движение известное в отечественной литературе), и движение сверхмедленное, когда чтение противостоит письму и его замедляет. Во всяком случае, это заключение справедливо по отношению к Прусту, очень медленному писателю: чем более он наблюдателен и точен в описании мельчайших деталей, тем больше требуется мне времени как читателю, а, следовательно, тем более медленным я становлюсь, – приходится перечитывать, чтобы не потерять радость чтения… Кафка также относится к этому ряду писателей, но по-другому. Э. Канетти замечает, что Кафка «принадлежит к медлительным в той же мере, что Стендаль – к быстрым». Приблизительно так же размышлял и Г. Башляр. Для него Кафка живет «в умирающем времени» и прием превращения-в (в того же жука, мышиную певицу и в два целлулоидных шарика) есть трагическое замедление всех жизненных процессов. Такая метаморфоза негативна и разрушительна, человеческое не может сохранить в себе витальное начало и как следствие – скорость жизни. Читая «Поиски» Пруста, мы все больше знаем, и это движение к дополнению знания знанием идет своим ходом, мы, читатели, не движемся вперед, а как бы поперек, повествование не останавливается, но замедляется… В повестях и романах Кафки замедление исходит не от нас, оно – вместе с нами, нас замедляет не большее знание, а абсурд происходящего и поиск выхода из него. Каждое превращения персонажа Кафки выступает непреодолимым препятствием.

Карен Свасьян

Как биография индивида начинается с Адама, так биография европейского мыслителя начинается с греков, с Платона и Аристотеля. В вышедшей недавно на русском языке книге Свасьяна «Очерк философии в самоизложении», которая является его творческой автобиографией, нет ни одного слова о нем самом в привычном смысле слова. Мы там ничего не узнаем о том, где и когда он родился, где учился и т. п. Едва ли не в единственном месте, где он говорит о себе в первом лице, употребляя местоимение «я», он лишь уточняет духовную родословную: «Я шел от греков к Гете, в котором конец греческой монополии на мысль прописан со всей определенностью, а от Гете – сквозь игольное ушко “Штирнер” и эволюционизм Геккеля – к самоупразднению философии в Рудольфе Штейнере».