Своеволие философии

– сверхмедленное: время, которое можно отнести к столь же искусственному, «выдуманному» или «идеальному» времени, как и сверхбыстрое, такое время течет вне нас, и ближе к тем процессам, где изменения происходят настолько медленно, что человеческое восприятие их не в силах заметить. Например, изменения в пределах традиций, устойчивых привычек и генетически наследуемого поведения. Время, которым располагает, например, эпоха или род в отличие от времени биографического, или время геологическое в отличие от времени органического, экзистенциального и т. п. По отношению к любому протекшему времени всегда есть время, не продольно, а поперечно текущее, которое может его захватить, удержать, не заметить, полностью поглотить. Время сверхмедленное – это даже и не время, а скорее общий для всех потоков времени неизменный фон мировой временности.

5. Но этого мало. Между этими временными потоками есть отношение в чем-то напоминающее иерархию. Так, сверхмедленное время есть основа всех других времен. Можно сказать, что сверхбыстрое время так относится к сверхмедленному, как мгновение к вечности в традиционных теориях времени. Как известно, время вечности, начиная с Платона, находилось в прямом отношении с мгновением, своего рода импульсом вечного времени, переходящего или вторгающегося в другие потоки времени. Мы ведь всегда должны располагать одним временем для восприятия другого. Но это соотношение времени теряет силу, поскольку мгновение интерпретировалось как ускользающая точка вечности, а вечность как неизменная форма любого времени. Сегодня кажется более эффективной другая оппозиция: не мгновение/вечное (включающее фактор мгновенности или быстроты), а быстрое/медленное, которое легко обращается в иерархию скоростей. Первая оппозиция качеств нетранзитивна, вторая явно транзитивна, т. е. скрывающая за собой иерархию скоростей322.

6. Вопрос о так называемой читаемости, т. е. о нашей готовности читать, которая соответствует той скорости, с какой может осуществляться чтение, чтобы смысл, который передается, не был утрачен. Уточним: скорость чтения – форма включения в ритм читаемого, благодаря которой мы овладеваем смыслом литературного произведения. Та скорость, которую мы можем «выдержать», определяется нашей способностью миметически освоить частоту и порядок предъявления образов, причем, чтобы язык больше не был препятствием, т. е. нейтрализовать его действие. Никто не читает все подряд, а руководствуется теми формами включения, которые соответствуют определенным скоростным режимам. Отсюда любовь/нелюбовь к отдельным писателям (те, кто любят Толстого и Пушкина, часто не любят Достоевского и Андрея Белого). Короче, не все скоростные режимы чтения нам близки, и не всеми мы можем овладеть.

Дислексия

7. Нельзя ли говорить о нарушениях чтения, например, о дислексии как о социокультурной патологии («цивилизационной»)? Когда план внутренней речи – это волна смысловых, неограниченных движений мысли – переводится в вербальный, внешний план речи и наделяется важными признаками, необходимыми для ее понимания Другим, тогда мы читаем. Фактически, появление смысла из тех словесных значений, которые вспыхивают перед нами, нуждается в постоянном переводе. Всякое чтение – это скрытый очень индивидуальный перевод внешней расчлененной до письма речи во внутреннюю, в которой все смешивается, разрушается, сливается, поглощается, чтобы образовать единую пелену смысла (или как говорит Выготский, предстать в виде «облака, и порыва ветра»). Это и есть обратная сторона переводимости, которой мы пользуемся при чтении. Ведь, чтобы выразить смысл, – случайный ход размышлений, нам необходимо превратить его в слова, затем их в связки и цепочки, наконец, в одну единственную фразу. По сути дела, это тот же момент переводимости, т. е. перевод текучей субстанции смысла в расчлененное грамматически и синтаксически целое высказывания. Этот процесс, совершенно рутинный и постоянный, мы можем назвать вербализацией. Когда значения слов в переданной речи все время уточняются, дополняются, «редактируются», но главное все-таки – сама речь, обращенная к пониманию Другого. Но вот следует остановка потока, обрыв процесса переводимости. Что тогда? Тогда-то и вступает в действие пространственное воображение, поиск «картинки», в которой разом можно было бы выразить соотношение всех элементов, не прибегая к множеству значений, входящих в состав высказывания, развертываемого последовательно. Дислекция понимается как явление специализации речи, она вызывает распад внешнего плана речи, а точнее, замену его на неречевые элементы, которые создают начальную «картинку» смысла для каждого события. Выразить себя, минуя акт речи/письма, ведет к отказу от использования определенной стратегии языка, отказ от вербализации, т. е. от общения с Другим.