Этим предопределено особое положение философии в общем составе европейской культуры. Она располагается как бы посредине между религией и наукой (от того ее и тянет то в одну, то в другую сторону: наряду с научной существует религиозная философия), не будучи тождественной ни одной из них. Если религия призвана сделать человека добрым (т. е. морально ответственным перед Богом), а наука – сильным, вооружив знаниями и технологиями, то философия видит свою задачу в том, чтобы сделать его свободным. Без свободы религия и наука – каждая по-своему – могут стать равно смертельно опасными для человека.
Первыми о свободе, как уже отмечалось, заговорили греки. Однако свобода в их понимании – привилегия тех, кто способен мыслить и действовать независимо от повседневных трудов и забот о своем физическом выживании и продолжении рода. Примером свободного человека служит им прежде всего сам философ, живущий в мире вечных истин. Но если свобода философа ограничена лишь созерцанием, то тех, кто способен не только мыслить, но и действовать в свободе, побуждаемый заботой не о личной пользе, а об общем благе, греки назовут политиками, отнеся к ним всех граждан полиса. К философу и политику Аристотель добавит художника, способного бескорыстно наслаждаться чувственной красотой, неподвластной времени. Все трое являют образ жизни свободного человека, не зависящего от жизненной нужды и ею созданных обстоятельств. Им противостоят те, кто занят полезным трудом – либо по собственной воле (земледельцы и ремесленники), либо по принуждению (рабы и домашние слуги).
Но уже в христианстве свобода станет мыслиться как
И только гуманисты эпохи Возрождения придадут свободе позитивный смысл и значение. Человек в их понимании есть существо без заранее данной ему сущности: он может стать святым или совсем оскотиниться, как пожелает, но в любом случае сам избирает свою сущность и судьбу. Единственное назначение человека – быть свободным, творцом самого себя, что никак не отрицает его принадлежности к природному и божественному мирам. Но между ними, согласно гуманистам, открывается «серединное» царство самого человека, получившее впоследствии название культуры. Это и есть царство свободы. Человек предстает в нем как особая субстанция, не сводимая к первым двум – природной и божественной, или, другими словами, как
После Гегеля отождествление существования с мыслью будет поставлено под сомнение. Но тем самым разум перестает служить гарантией человеческой свободы. В буржуазном обществе он в лучшем случае служит гарантией свободы частного лица, но никак не индивидуальной свободы каждого. Свободен здесь лишь тот, кто владеет частной собственностью и в меру того, чем он владеет. По словам Милтона Фридмана, «Сущность капитализма – частная собственность, и она является источником человеческой свободы»287. Подобное понимание свободы имеет мало общего с ее пониманием гуманистами, делавшими главную ставку на свободную индивидуальность. Следует отличать индивидуальную свободу от свободы частного лица. Как индивидуальность человек равен не части (частный собственник или частичный рабочий), а целому, как оно представлено во всем богатстве культуры. Людей культуры – мыслителей и художников – никак не назовешь частниками: каждый из них наделен своим лицом, которое нельзя ни повторить, ни заменить кем-то другим. Для философской классики так понятая индивидуальность и стала образцом подлинно свободного человека. Время жизни такого человека измеряется не числом прожитых лет, а их качеством – тем, что им лично пережито, понято и сделано. Такую жизнь нельзя заменить никакой другой, она сохраняется (хотя бы в памяти потомства) на все последующие времена.