Своеволие философии

С различением знания и самосознания согласятся, видимо, многие. Труднее понять, где проходит разделяющая их граница. Ее можно прочертить на примере возникших в конце XIX в. так называемых «наук о культуре» (по другой терминологии, «наук о духе»), вобравших в себя то, что до того считалось прерогативой исключительно лишь философского знания, а именно все пространство человеческой истории и культуры. Когда и оно перешло в ведение специальных наук, философия, подобно королю Лиру, раздавшего все свои владения детям, оказалась перед вопросом – где теперь ее царство? Не обречена ли она теперь оставаться всего лишь «служанкой науки» (как когда-то была «служанкой богословия»), т. е. логикой и методологией научного познания или просто «философией науки»? На этом особенно настаивали позитивисты и представители аналитической философии, отказавшие всей прежней философии в праве считаться наукой. Правда, и сами философы после Гегеля за редким исключением не очень настаивали на этом праве. Но можно ли отказ философии от функции научного знания считать одновременно и ее отказом от функции самосознания? Ответить на этот вопрос проще всего на примере именно «наук о культуре».

Своим появлением на свет эти науки обязаны сделанному в ХIХ в. историками, востоковедами, антропологами открытию множества культур, покончившему с представлением о существовании культуры в единственном числе, т. е. как только европейской. Перед человеком, осознавшим факт наличия такого множества, встает вопрос – что отличает его культуру от чужой? Не так просто ответить на него, зная, что культур много. Связь с собственной культурой никому не задана биологически – в силу текущей в нас крови или заложенных генов. Можно быть русским по крови и не быть им по культуре, равно как и наоборот. Но как еще возможна такая связь? Во всяком случае, она не сводится к нашему знанию о культуре. Можно знать ислам и не быть мусульманином, можно быть специалистом по китайской культуре, но принадлежать к совершенно другой культуре. Знать что-то о культуре и быть в ней – разные модусы связи человека с культурой. Знание делает человека ученым, но ничего не говорит о его культурной принадлежности. Рушится формула Декарта «cogito ergo sum»: знание и бытие расходятся между собой.

По мнению Д.С. Лихачева, человек связан с культурой посредством памяти: о чем мы помним, то и есть наша культура. Иными словами, с культурой нас связывает традиция, которой мы следуем в своей жизни. Но как быть тогда с нашими надеждами, целями, планами, идеалами, даже фантазиями, которые связывают нас не с прошлым, а с настоящим и будущим? Если культура – только прошлое, то ее место в музее. С течением времени в культуре многое приходится переосмысливать, создавать заново, от чего-то отказываться, что-то заимствовать у других народов. Нас связывает с культурой, следовательно, не только память, но и воображение. Поэтому вопрос о «своей культуре» каждым новым поколением решается по-новому – с учетом не только традиции, но и изменившихся обстоятельств.

Важнейшим отличительным признаком «своей культуры» является, конечно, язык, на котором мы говорим и мыслим. Существуют, однако, разные культуры, которые говорят на одном языке (португальская, испанская и латиноамериканские, американская и английская), или, наоборот, культуры, каждая из которых говорит на разных языках (индийская, еврейская). Народы, живущие в России и говорящие по-русски, не обязательно будут считать своей русскую культуру. В наше время языком межнационального общения считается английский язык, но отсюда не следует, что все, говорящие по-английски, принадлежат к английской культуре. Язык – важный элемент культуры, но не исчерпывает ее целиком.

В культуре, которую мы считаем своей, многое, конечно, зависит от нашего происхождения, воспитания, окружения, но ведь многое зависит и от нас самих, от того, что мы сами посчитаем для себя важным и ценным. В культуре, доставшейся нам от прошлого, нас может что-то не устраивать, вызывать отторжение, тогда как в культуре других народов мы можем находить для себя нечто ценное для нас. Граница между своей и чужими культурами задается, следовательно, не только внешней необходимостью, предписывающей нам с непреложностью природного закона определенную культурную нишу (чем тогда мы отличались бы от бабочек в гербарии), но и нашим свободным выбором, или просто нашей свободой. Эту границу не всегда легко распознать, но именно она отделяет в культуре то, что подлежит научному объяснению, от того, что требует философской рефлексии. Если наука содержит в себе знание о разных культурах, сколько их есть на свете, то философия отвечает на вопрос, кто мы сами в культуре, какую из них считаем своей, т. е. предстает как наше самосознание. И нет науки, способной заменить философию в этой функции.