Свободный полет. Беседы и эссе

— Никаких дедлайнов! Мне больше всего нравится, что у меня нет никаких боссов, директоров. Вот когда я абсолютно уверен в том, что каждый рисунок, каждая клетка этой газеты меня удовлетворяет, я за это могу отвечать и в художественном, и содержательном смысле, тогда я говорю: «Всё, ребят, мы всё сделали. Давайте отдавать в печать!». На всё это уходит очень много времени, поэтому пока газета выпускается раз в полгода, примерно так. Благодаря этому проекту я познакомился с огромным количеством творческих людей, и для меня это тоже очень важно.

— Мне так нравится, Филипп, что у тебя в жизни, с одной стороны, всё очень динамично происходит, а с другой — есть некая размеренность и, как мне кажется, отсутствие суеты, которая свойственна многим твоим коллегам-сверстникам, потому что в 27 лет хочется, наверное, объять весь мир.

— Ну да.

— А это не получается.

— Я не могу сказать, что я очень спокойный человек. Это мое желание — чувствовать себя спокойным в любой ситуации, но не всегда это получается, и меня суета тоже часто забирает. Но спасательный крюк у меня всегда есть, я за него держусь и стараюсь не уплывать далеко в этой суете.

— Спасательный крюк или все-таки круг?

— И круг, и крюк. (Улыбается.) Я «крюк» назвал, потому что для меня это вертикаль какая-то, когда ты держишься за что-то большее, нежели чем вся наша суета. Этот крюк ведет к небу, в космос.

Андрей Бурковский Тот самый Карлсон

Андрей БУРКОВСКИЙ получил актерское образование всего пять лет назад, но в профессии он идет семимильными шагами. Бурковский по-настоящему успешен на театральной сцене и в кино. В семейной жизни Андрея тоже всё о’кей!

— Андрюша, честно скажу, сложно брать интервью у близкого друга, но попробуем.

— Да, это наша с тобой первая такая история.

— У вас сегодня была семейная съемка — с Олей, с детьми. Алиса и Макс, наверное, были в восторге от того, что можно было у родителей на лицах рисовать.

— Это точно.

— У тебя энергия очень светлая, и вы все такие позитивные! Ты вот сидишь передо мной в оранжевом свитере, — мне же сложно представить, чтобы я когда-нибудь в жизни надел что-нибудь подобное, понимаешь. А ты в этом свитере абсолютно органичен.

— Мне нравится ярко одеваться, черное, кстати, я тоже могу надеть, но так как я рыжий, это всё равно ничего не даст. (Смеется.)

— Я тебя никогда об этом не спрашивал: скажи, у тебя были когда-нибудь комплексы из-за того, что ты рыжий?

— Никогда. Меня никогда не обзывали. Да, кстати, детей, тьфу-тьфу-тьфу, по-моему, тоже не обзывают. Они оба рыжие. Как Оля говорит: «Я не из этой семьи». Вообще, мне кажется, быть рыжим в детстве даже прикольно. В пять лет — такое мое первое яркое воспоминание — я играл Карлсона в детском садике. У меня были красные волосы, такого ядреного цвета, сейчас они уже немного потемнели всё равно. А тогда были ярко-красные. Мне костюм родители сшили с утолщением таким, с пропеллером сзади.

— Слушай, а ты ведь действительно абсолютный Карлсон, это твоя роль.

— Моя, да. Кстати, по поводу одежды: я же из Сибири, и конечно, что-то серое мне приходилось носить, но это было недолго. Помню, мне мама какие-то вещи привозила, такие все яркие-яркие. Ты же меня давно знаешь, я всегда как-то ярко одеваюсь, правда?

— Правда. Скажи, лицедейство когда к тебе приклеилось?

— В раннем детстве.

— Как тот самый пропеллер у Карлсона.

— Да-да. Это и в отце было, у нас такая юморная семья. Я участвовал во всех школьных мероприятиях. Когда переходил из средней школы в академический лицей, педагоги переживали из-за того, что у них больше не будет такого артистичного человека, чтобы он участвовал во всех активностях. У меня даже запись есть, как мы с моим другом делаем Капитал-шоу «Поле чудес» на мой день рождения, отец снимал, у нас тогда камера появилась. Так что это было во мне всегда. Ты же знаешь, что мой отец в 90-м году начал заниматься ресторанным бизнесом.