— Потом эстафету мама подхватила.
— Подхватила. Мама — врач, отработала 20 лет в детской клинике, потом бросила это и стала помогать папе, брат тоже всегда хотел этим заниматься. А мне вообще всё это было совершенно неинтересно. Отец рассказывал, что Страдивари говорил своим детям: «Надо заниматься в жизни тем, чем занимается твоя семья. Наш клан лучше всего делает скрипки, вот и вы должны этим заняться». Видишь, Вадик, я до сих пор про эту скрипку Страдивари помню… А мне занятия родителей были неинтересны, и всё тут. Когда в 16 лет я пришел и сказал родителям, что пойду поступать в театральный, они этого не поняли: «Давай сначала получи нормальное образование, а потом решай».
— То есть ты был немножко «инопланетянином» в своей семье.
— Нет. У нас была веселая семья, — всё время какие-то вечеринки, отец на Новый год Дедом Морозом наряжался. Просто как профессию актерство они не очень понимали. А потом Томск и Москва — это расстояние четыре тысячи километров. Ехать в Москву был такой ответственный шаг! Поэтому изначально я хотел в Новосибирске поступать в театральное училище, но случилось, видимо, так, как и должно было быть.
— В Школу-студию МХАТ ты поступил в 25 лет. Не было ощущения, что предыдущее время потрачено впустую?
— Ну, оно же уже потрачено, чего об этом думать.
— Ты так легко всё это воспринимаешь?
— Ну понимаешь, ни дня в «Томском императорском университете, в великом университете» (подчеркнуто картавит), как говорил мой педагог по административному праву, такой профессор 90-летний, ни дня не прошло с 1 сентября 2000-го года без творчества, без студенческого театра миниатюр, без еще какой-то ерунды, что мы придумывали. Уже первого сентября я был на сцене, за команду КВН выступал. У нас было весело. Про студенческие годы в Томском государственном университете я очень люблю вспоминать, про тот наш КВН. В Томске образовались четыре команды, и на их выступления собирался весь город, вся область. Каждый раз 800-местный зал заполнен-переполнен, потому что мы что-то придумывали, говорили в рамках города какие-то острые вещи. Это был настоящий рок-н-ролл: мы гуляли, мы выпивали, мы бесились, мы знакомились, мы танцевали каждый день в клубах, еще и учиться успевали — вот это был рок-н-ролл, реально.
— Скажи, для тебя принципиально было поступать в театральный институт? У тебя уже было имя, тебя хорошо знали.
— Конечно, это было принципиально. Слушай, это большой такой разговор, на самом деле. Для меня профессия очень много значит. Мне было 25, то есть я очень хорошо знал, ради чего я пришел в Школу-студию МХАТ. Моим однокурсникам было по 16–18 лет, и, конечно, с ребятами я вел себя как 16-летний пацан. Вообще, Константин Райкин про это всё говорил: «Надо до конца оставлять в себе внутреннего ребёнка». До сих пор в Школе-студии ходят легенды, что я каждый день приносил новые этюды, каждый день. У меня так во всем — я не могу отдаваться чуть-чуть, не на полную. Бывает, мне приходится кому-то отказывать, потому что я уже согласился на что-то другое. Допустим, репетирую спектакль, а мне кто-то параллельно предлагает иную историю. Я говорю: «Не могу, не успею». Совмещать творческие проекты сложно, потому что ты всё время думаешь, что где-то будет не на сто процентов.
— Насчет образования, кстати, еще один важный момент. Без учебы ты бы в труппу МХТ никогда не попал.
— Конечно. Помню, когда я впервые оказался в Художественном театре, в этом зале. Невероятное было ощущение. Для меня Московский Художественный театр, я могу точно тебе сказать — это как дом, поэтому все, что там происходит, я воспринимаю очень лично.
— Ты начинал с комедийных ролей, таких острохарактерных, потом всё резко изменилось. Режиссеры раскрыли в тебе серьезного драматического актера. И вот то, что у тебя случилась такая грандиозная роль в сериале «Звоните ДиКаприо», — это не просто большая удача, но и какой-то совершенно новый воздух…
— Спасибо Жоре Крыжовникову.
— А в театре Сергей Женовач дал тебе роль Голубкова в булгаковском «Беге» — это такой тонкий, рафинированный, очень романтичный и болезненный герой. Загнанный человек в огромном мире.