Свадьба собаки на сене

– Значит ли это, что я не смогу вернуться на родину.

Управляющий развел руками:

– Это будет зависеть от того, что там теперь будет происходить. Я осмелюсь вам дать совет: живите пока здесь. Работайте, пускайте корни. А как только ситуация нормализуется и будут приняты соответствующие законы – поезжайте на родину.

Вадим помолчал. Он не мог вернуться назад. Если бы его и приняли обратно, от него бы не оставили мокрого места. Фигурально выражаясь, конечно. Просто уехать в Москву и стать безработным? Нет, это тоже не вариант. Да и уехать сложно – документы все во Внешторге, паспорт у него, но кто знает, какие распоряжения на этот счет поступили в Аэрофлот и пограничные службы. Выход один – оставаться здесь.

– Спасибо вам. – Вадим улыбнулся управляющему. – Когда мне выходить на работу?

Все получилось, как ему обещали. Он был встроен в общество, как пазл встраивается в картинку. Совершенное знание языка сделало его своим – недаром говорят, что, осваивая язык, мы невольно перенимаем ментальность. Пусть это будет поверхностное соответствие, но его избежать почти невозможно. Вадим ловил себя на том, что думал по-английски, а русским словам подбирал голландские синонимы. Очень скоро его образ жизни уже ничем не отличался от образа жизни его соседей и коллег.

В буднях Вадима хватало всего – и трудностей, и радостей, и стычек с врагами, и поддержки друзей. Иногда не хватало Москвы. Ностальгия его не мучила, его мучила память о людях, которым он вряд ли когда-либо сможет объяснить, почему его жизнь так поменялась, почему он принял решение остаться жить за границей. И он никогда не сможет им рассказать, что это все для него значило.

Хотел ли он вернуться в Россию? Хотел, но пока это было абстрактное желание, которое скорее было связано с самолюбием, с амбициями. Вернуться хотелось «на коне». Только Вадим не понимал, что это будет означать в реальности. Каких высот и вообще чего он должен достигнуть здесь, чтобы вернуться в Москву победителем. Разница между московской карьерой и здешней была существенной, и прежде всего успешный человек здесь внешне ничем не выделялся, и его образ жизни почти не отличался от образа жизни большинства. Карьера как способ обозначить свою значимость и исключительность здесь была практически невозможна – кричать о растущем счете в банке здесь было не принято. «Я не буду загадывать и спешить. Я посмотрю, как у меня пойдут здесь дела», – говорил он себе.

Впрочем, однажды он опять кинулся собирать чемоданы. И опять звонил в кассы, чтобы купить билеты, и опять каждую минуту переключал новостные каналы, которые показывали одну и ту же картинку – горящее белое здание на московской набережной. В октябре девяносто третьего года Вадим опять обрывал телефоны, опять пытался разыскать московских знакомых. Он смог дозвониться только до Риты. Дозвонившись, он, даже не поздоровавшись, умолял ее разыскать Толю Лукина.

– Рита, я случайно увидел, хотя, может, мне показалось, его фамилию. Какой-то канал показывал списки погибших. Рита, узнай, пожалуйста, прошу! Телефоны не отвечают. Да я и не знаю, где они живут теперь!

Рита пообещала – у нее были возможности, за это время она стала известной деятельницей демократического движения, активно участвовала во всех митингах и собраниях.

– Я узнаю. Зря он против власти пошел, – не удержавшись, добавила она.

– Рита, какая теперь разница. А если он погиб? – закричал на нее Вадим.

Рита перезвонила через два дня. Да, он не ошибся – его друг, Толя Лукин, муж Старшенькой, погиб во время штурма Белого дома. Почему он отправился туда – этого Вадим так никогда и не узнал. Он только знал, что это так похоже на Лукина – быть одержимым, понимать долг по-своему, быть упрямым, идти до конца, поступать молча, так, как находит нужным, и совсем не так, как поступает большинство. Вадиму тогда подумалось, что та давняя «история с историей» – то сначала детское потрясение отечественной дреностью, а затем убежденность в исключительности национального предназначения, – увлекла его в пекло противостояния. «Он и Старшенькую так же любил – упрямо, твердолобо, тяжело, почти обреченно. Только потому, что когда-то имел юношескую неосторожность влюбиться!» Вадим понимал, что сейчас думать так не стоит, но ничего не мог с собой поделать.

Поговорив с Ритой, Вадим помчался в аэропорт – брать билет на первый самолет в Москву. Но ему опять не суждено было попасть на родину – с его новым видом на жительство в Голландии ему нужна была российская виза. Получить ее было сложно, а главное, этот процесс был долгим. «Все уже кончено, его похоронили. Что я там буду делать? Зачем я там? Что я ей скажу? Как утешу? И вообще как я ей посмотрю в глаза?!» Вадим не переставал задавать все эти вопросы, оставаясь в Амстердаме. Он любил Старшенькую по-прежнему, но уже любил издалека, на расстоянии, как любит человек свое детство.