Этим объясняется противоречие в католицизме, который одновременно освящает брак и безбрачие. Догматическое противоречие девственной матери или матери-девы осуществляется здесь как практическое противоречие. И однако это удивительное, противоречащее природе и разуму, и особенно чувству и фантазии сочетание девственности и материнства не есть продукт католицизма. Оно лежит уже в той двусмысленной роли, какую брак играет в Библии и особенно у апостола Павла. Учение о сверхъестественном рождении и зачатии Христа есть существенная часть учения христианства, выражающая его внутреннюю догматическую сущность и основанная на том же начале, как и все другие чудеса и верования. Философ, естествоиспытатель, свободный, объективный человек вообще считает смерть естественной необходимостью; а христиане были не довольны границами природы, которые являются для чувства оковами, а для разума разумными законами, и они устраняли их с помощью чудотворной силы. На том же основании они были недовольны и естественным процессом рождения, и они уничтожили его при помощи той же чудотворной силы. Как воскресение, так и сверхъестественное рождение одинаково выгодны для всех верующих; ибо зачатие Марии, как незапятнанное мужским семенем, этим подлинным контагием первородного греха, было первым очистительным актом оскверненного грехами, т. е. природой, человечества. Богочеловек не был заражен наследственным грехом, и только эта чистота дала ему возможность очистить людей в глазах Бога, питающего отвращение к естественному процессу рождения, потому что' сам он есть не что иное, как сверхъестественный дух.
Даже сухие, критически настроенные протестантские ортодоксы смотрели на зачатие Девы-богоматери, как на великую, достойную почитания и удивления, священную, сверхразумную тайну веры.[85] Но так как протестанты ограничивали христианина только в смысле веры, а в жизни предоставляли ему оставаться человеком, то у них эта тайна имела не практическое, а лишь догматическое значение. Она не заставляла их отказываться от удовольствий брачной жизни.
Но у католиков, вообще у древних, безусловных, некритических христиан, тайна веры была также тайной жизни и нравственности. Католическая мораль носит христианский, мистический, а протестантская уже с самого начала рационалистический характер. Протестантская мораль всегда была плотским смешением христианина с человеком естественным, политическим, гражданственным, социальным человеком, или как угодно называйте его в отличие от христианина; а католическая мораль хранила в своем сердце тайну незапятнанной девственности. Католическая мораль была Mater dolorosa; протестантская — дородная, благословенная детьми хозяйка дома. Протестантизм есть полное противоречие между верой и жизнью, и поэтому он сделался источником или, по крайней мере, условием свободы. Тайна Девы богородицы признавалась протестантами только в теории или в догматике, а не в жизни, вследствие чего они относились к этому предмету чрезвычайно осторожно и сдержанно, не решаясь сделать его предметом умозрения. То, что отрицается практически, не находит и в человеке прочного основания и является лишь призраком представления. Поэтому его скрывают, держат вдали от рассудка. Привидения не выносят дневного света.
Даже позднейшее, уже в одном письме к св. Бернгарду выраженное, но им отвергнутое представление, что и сама Мария зачата непорочно, без наследственного греха, вовсе не есть «странное мнение школы», как его называет один современный историк[86]. Оно возникло вполне естественно, как благочестивое, благодарное размышление о Матери Божией. Что из себя родит чудо или Бога, должно быть чудесно, божественно по своей сущности и происхождению. Св. Дух не осенил бы деву Марию, если бы она не была чиста изначала. Св. Дух не мог вселиться в тело, оскверненное наследственным грехом. Если вы не находите странным самый принцип христианства, благое и чудесное рождение Спасителя — о, тогда вам нечего находить странными наивные, простодушные доводы католицизма!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Тайна христианского Христа или личного Бога