Читаем Суер-Выер и много чего ещё полностью

Суер-Выер и много чего ещё

Кроме того, я прекрасно понимал, что «Лунная соната» — это прелюдия! Да, прелюдия к посещению острова нищих. Капитан ни за что, никаким образом не хотел сходить на берег. Страсти и страдания, которые неслись к нам, безумно терзали его, одарить всех он не мог, но и не подать руки просящему не мог тоже. Все эти разговоры насчёт цензуры и первой фразы были оттяжкой действия. Капитан надеялся, что какой-нибудь шторм отбросит нас от берега, на который высаживаться не тянуло.

Я тоже не рвался в шлюпку. Я понимал все трудности пребывания на этом острове скорби и описания его. Но я побывал на всех открытых нами островах! И Суер, и лоцман, и старпом всё-таки по одному островку пропустили. Как открыватель я был на первом месте, и место это собирался держать изо всех сил.

— Ху-ду-ду!

Ху-ду-ду!

Пам!

— А мне, сэр, очень нравится, — сказал вдруг юнга Ю, которого давным-давно никто не принимал в расчёт, и надо сказать, что он всё время держался очень скромно. — Мне очень нравится: плывёт наш фрегат по Великому Океану, и на нём флажками написано:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

— Ху-ду-ду!

Ху-ду-ду!

Пам!

— Это же чудесно, — продолжал юнга. — Все встречные корабли, да и люди на островах, будут радоваться. Иные просто посмеются, а другие задумаются о Великом Океане, третьи подумают, что мы чудаки, зато уж всякий поймёт, что корабль с такими флажками никому не принесёт вреда.

— А вы, господин Ю, оказывается, лирик, — сказал Суер-Выер. — Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Я и не думал! Ху-ду-ду! Замечал склонности к философии, но лиризма не отмечал. Пам! Пам! Пам!

— Лирик — это вы, сэр, — поклонился юнга. — Я бы насвистывал «Патетическую сонату», с вашего позволения.

— Ладно, — сказал Суер. — Пусть надпись пока поболтается на верёвках, а нам пора на берег. Подадим милостыню по мере возможностей. Кто со мной?

После разных заминок и подсчётов кошелька в шлюпку погрузились, кроме капитана, старпом и мы с лоцманом.

— Возьмите и меня, капитан, — попросился юнга. — Денег у меня нет, но вдруг да здесь мой папа. Я чувствую, что он недалеко.

— Ху-ду-ду!

Ху-ду-ду!

Пам!

Глава LXVIIIОстров нищих

Воющая, орущая, свистящая толпа окружила нас и стала хватать за полы халатов, за рукава, за орденские ленты.

— Дай! Дай! Крепдешину! — орали многие.

— Жидкого тела! Жидкого тела!

Каким-то образом некоторые узнали, что у Кацмана есть два фейерверка. Они дёргали лоцмана за фалды с криком:

— Подай фейерверк! Подай фейерверк!

— А ну-ка цыц! — гаркнул Пахомыч. — Разойдись по местам! Сядь! Прось культурно! Кому говорю?! Заткнись! Не ори! А то сейчас Чугайлу с борта привезу! Он тебе подаст крепдешину в харю!

А остров меж тем пейзажем своим был гол как сокол, местами только валялись на песке обломки мраморных колонн и постаментов.

Нищие поняли, что хором нас не возьмёшь, разошлись с лёгким ворчанием по своим законным местам и расселись в некотором скромном порядке.

Первым в этом чудовищном ряду сидел человек с деревянной рукой. Рука эта абсолютно бездействовала, а только тянулась к нам, однообразно приговаривая:

— Подайте человеку с деревянной рукой!

— Подайте Древорукому!

— Подайте Рукодревому!

— Подайте бедному человеку, который ничего не имеет, кроме деревянной руки!

Суер подал целковый.

Старпом — гривенник.

Я подал подаяние.

Лоцман Кацман подал прошение об отставке подавать.

— В чём дело, Кацман? — спросил капитан. — Сейчас не время шуток, я бы сказал: кощунственных!

Подаю что могу, отвечал лоцман. — Кстати, этот человек богаче меня. При наличии деревянной, вырезанной, скорей всего, из жимолости руки у него имеются и две другие: левая и правая.

Наш деревянный нищий действительно, отложив в сторону резьбу по дереву, свободно философствовал двумя другими руками, пересчитывая подаяние.

— Что же получается, голубчик? — сказал старпом. — Вы нас обманули? Надули? У вас две живые руки, а вы нам подсунули деревянную!

— Зато смотрите, какая резьба! — воскликнул нищий. — Сейчас уже так никто не режет! Кроме того, я не подсовывал, я только показал вам деревянную руку и попросил подаяния. Вернуть гривенник?

— Милостыня есть милостыня, — сказал Пахомыч. — В конце концов, ваша третья рука всего лишь деревянная.

Дружески попрощавшись с троеруким, мы двинулись дальше и скоро подошли к человеку, который сидел в пыли и посыпал пеплом главу свою.

— Подайте на пепел! — приговаривал он.

— А что, у вас мало пеплу? — спросил старпом.

— Кончается. Я, конечно, как посыплю, потом собираю, но ветер развеивает, и расходы пепла имеются.

Старпом подал гривенник.

Суер — целковый.

Я подал подаяние.

Лоцман подал прошение о помиловании.

Пеплоголовый прочёл прошение лоцмана, достал из кармана синий карандаш и одним взмахом написал поперёк:

ОТКАЗАТЬ!

Распрощавшись хоть и с пеплоголовым, но находчивым в смысле лоцмана нищим, мы направились дальше.