Суер-Выер и много чего ещё

И боцман Чугайло с великой точностью обрисовал мне оттенки различных перегаров. По его рассказам и была в дальнейшем составлена так называемая ТАБЛИЦА ОСНОВНЫХ ПЕРЕГАРОВ как пособие для боцманов и вахтенных офицеров. Она и заняла своё место в ряду таблиц, начатом великой таблицей Дмитрия Ивановича Менделеева. Приводим её краткий вариант.

ТАБЛИЦА ОСНОВНЫХ ПЕРЕГАРОВ

Водка — перегар ровный, течёт как Волга. Принят за эталон, от него уже танцуют.

Ром — помутней, отдаёт гвоздикой.

Виски — дубовый перегар, отдаёт обсосанным янтарём.

Коньяк — будто украденную курицу жарили. И пережарили.

Джин — пахнет сукном красных штанов королевских гвардейцев.

Портвейн — как будто съели полкило овечьего помёта.

Кагор — изабеллой с блюменталем.

Токайское — сушёный мухомор.

Херес — ветром дальних странствий.

Мадера — светлым потом классических гитаристов школы Сеговии.

Шампанское — как ни странно, перегар от него пахнет порохом. Дымным.

Самогон (хороший) — розой.

Самогон (плохой) — дерьмом собачьим.

— А как обращаются с перегарами в быту? — спросил я.

— Главное — не навредить, — сказал Чугайло. — Нельзя дышать перегаром на пауков — подыхают. А пауки полезны: ловят мух. Поставить перегар на пользу дела — тоже наука. С десяти матросов, например, можно набрать газовый баллон перегара и отвезти в раковый корпус больницы. Рак выпить любит, а от перегара гаснет. У нас в деревне перегаром колорадских жуков на картошке окуривают.

— Как же?

— Очень просто. Заложут в картошку пару мужиков и кольями по полю перекатывают. Те матюгаются — перегар и расходится как надо.

Боцман отвлёк меня немного, но потом снова розовая поросятина стыда охватила мою душу.

Не знаю, чем бы кончилось дело, как вдруг зашёл Пахомыч.

— Давай-ка, брат, подымайся наверх, — сказал старпом. — Капитан не хочет без тебя открывать новый остров.

— Не могу, Пахомыч, — сказал я. — Кусок поросятины давит.

— Или зажарь, или выкинь, — сказал Пахомыч. — Но мы уже стоим в бухте.

Глава LXVI

Прелесть прозы

Сэр Суер-Выер обрадовался, когда увидел меня на палубе.

— Я растерян, — шепнул он мне. — Сходить на берег или нет? Ты только глянь.

Остров, в бухте которого «Лавр» бросил якорь, был довольно живописен: скалы, сколы, куртины, но люди… Люди, которые бродили по набережным, вызывали острейшее чувство жалости.

Все они были оборванные, на костылях, кто сидел, кто лежал, кто ковылял, кто валялся.

Они протягивали руки, явно прося подаяния.

— Ну, что скажешь?

— Похоже, что это нищие, сэр.

— Сам вижу, что нищие. Но как это может быть? Одни только нищие. Где же подающие?

Подающих не было видно. Как мы ни разглядывали остров в сильнейшие квартокуляры, хоть копейку подающих не нашли.

— Очевидно, они думают, что подающие — это мы, сэр.

— Мы?

— Ну конечно. У нас роскошный фрегат. Из камбуза пахнет щами, вон у Чугайлы зуб золотой, Хренов явно пил портвейн, капитанский краб — чистого золота, старпом гладко выбрит, лоцман — еврей, так что мы вполне похожи на подающих.

— Ну и что делать? Сходить на берег или нет?

— Решайте, кэп. В конце концов, почему бы не подать милостыни Христа ради? Надо подавать по мере возможности.

— Действительно, — сказал капитан, — Христа ради можно и подать. Наберите в карманы мелочи, каких-нибудь там копеек, и сойдём на берег.

— Если уж вы подаёте Христа ради, то зачем мелочиться, кэп? — сказал некстати я. — Почему «набрать там копеек»? Подавайте копейки ради себя, а Христа не приплетайте.

— Что ещё такое? — сказал капитан, с неудовольствием оглядывая меня. — Зачем, интересно, ты вылез из каюты? Меня учить? Сидел бы там и угрызался куском поросятины. Ты сам-то сколько собрался подавать?

— Подаю по силам.

— И на какую же сумму у тебя этих сил?

— Смотря по обстоятельствам.

— Ну и какие сейчас у тебя обстоятельства?

— Весьма скромные.

— Отчего же это они такие скромные? Пьёшь что хочешь, даже из капитанских запасов, столуешься с офицерами, фок-стаксели при этом налево не травя, что-то чиркаешь в пергаменте, а что начиркал — никто не проверял.

— Вы хотите сказать, что на судне имеется цензура?

— Я об этом говорил, и не раз. Когда верёвочный хотел послать их судно на …, я не велел. Не позволил писать такое флажками, осквернять флажки «Лавра».

— А уста?

— Что «уста»?

— Устно-то вы сами посылали, и не раз.

— Ну знаешь, брат, цензура есть цензура, она не всесильна, всюду не успевает. Но на флажки я всегда успею!

— Но на пергаменте я «чиркаю» отнюдь не флажками.