Суер-Выер и много чего ещё

В сильном раздражении капитан прошёлся по палубе, вдруг остановился против меня.

— Дыхни.

— Извините, сэр, — сказал я, слегка отодвигаясь. — Дыхнуть мне не сложно, но думается, что лоцман прав. Этот чёрный с крыльями дыхнуть нам может скоро и не позволить, надо бы принять меры некоторой безопасности…

Демон мрачно молчал, только подрагивали его веки. Вдруг он приподнял крылья, полузакрыл поднебесной сферы, расправил, протряс и снова сложил на спине.

Размах его внушительного пера, кажется, подействовал на капитана. Он слегка пригнул голову, но тут же выпрямился и сказал, подойдя ко мне вплотную:

— С лоцманом пили?

И тут Демон взревел, заклекотал, его страшные когти с такой силой вонзились в скалу, что камни затрещали и посыпались вниз лавиной. Он снова махнул крыльями, из-под которых вылетели громы и молнии и вонзились в мрачные воды океана. Грубые бараны волн белели в кромешной тьме под крыльями страшного тирана, они рокотали, рокотали и — ураганный порыв потряс вдруг весь фрегат и сам остров Демонкратию. Перекрывая гром бури, капитан кричал:

— Вдвоём! Без меня!

— Уерррр! — зарычал Демон, открывая наконец страшные ночные очи. — Ыеррр!

Он захлопал очами быстро-быстро-быстро, сбивая со зрачков молочную пелену, и заквохтал вдруг, как тетерев, приглядываясь к нам и нашему фрегату: хто-хто-хто-хто-хто?

— Авр! — ахнул он, начиная соображать. — Авр Ыоргиевич! А это — Уеррр-Ыеррр!

В ужасе схватился он крыльями за лоб, потёр его — не бердит ли? — махнул ими и вранулся^[15] прямо с места в поднебесье.

— Уерр-Ыеррр! — орал он, улетая. — Авр! Авр! Уеррр-Ыеррр!

Море утихло.

— Улетел, — сказал старпом. — Что будем делать, капитан? Дело в названии острова. Демона больше нет, только Кратия осталась.

— Ну и пусть себе. Пусть так и будет: ОСТРОВ КРАТИЙ. А если кто захочет изменить название, пусть тащит на скалу чего хочет.

Как выяснилось позже, сэр Суер-Выер оказался прав. Наверх на скалу всякое таскали, но всё это никак не удерживалось, скатывалось в океан, по которому «Лавр Георгиевич» и продолжал своё беспримерное плаванье.

Глава LXV

Кусок поросятины

С самого начала остров Кратий вызывал во мне неприязнь. Слишком уж он был натуральным, подлинным и довольно широкораспространённым.

И этот постыдный Демон, сидящий на скале, и Кратия, которая валялась вокруг, всё это почему-то причиняло мне жгучий стыд, подавленность, озабоченность неведомо чем.

Да и ром, который мы вправду выпили с лоцманом в минуту душевной невзгоды, забыв на секунду собственную гордость, не добавлял радости и счастья, и я в конечном счёте впал в глубочайший сплин.

— Остров проехали, — успокаивал я груду своих мыслей. — Ром тоже давно позади.

Но успокоение не приходило.

Мысли шевелились, как куча червей, насаженных на навозный крючок.

Впившись пальцами в надбровные свои дуги, я сидел в каюте, раскачиваясь на стуле, осознавал гулбину^[16] своего падения. Да, со мной и раньше бывало так: идёшь, идёшь над пропастью, вдрюг — бах! — рюмка ромы — и в обрыв. И летишь, летишь…

Стыд сосал и душил меня,

                жёг, грыз,

                    терзал, глушил,

истязал,

   пожирал,

      давил,

        пил

         и сплёвывал.

Зашёл Суер.

— Сорвался, значит, — печально сказал он. — Бывает. Ты на меня тоже не сердись. Голова кругом: Демон, Кацман орёт, Чугайло с бутылкой… я и накричал… нервы тоже…

Зашёл и Кацман:

— Да ничего особенного! Ну выпили бутылку! Чего тут стыдиться? Из капитанских запасов? Ну и что? Отдадим! Ты же помнишь, капитан в этот момент траву косил, которая вокруг бизани выросла, мы и решили не отвлекать! А стюард Мак-Кингсли? Он-то из каких запасов пьёт? Чем мы хуже?

Лоцман был прав, но я всё равно не мог жить.

Не хотелось пить и путешествовать.

Стыд был во мне,

           надо мной

               и передо мной.

Каким же он был?

Большой и рыхлый,

он был похож на кусок розовой поросятины,

на куриную кожу в пупырышках,

на вялое,

мокрое,

блёклое

вафельное полотенце.

Какой-нибудь рваный застиранный носовой платок или исхлёстанный берёзовый веник и те выглядели пристойней, чем мой недоваренный, недосоленный суп стыда… противный сладковатый зефир приторного гнусного стыда…

Сссссссссс… чёрт побери!

Тттттттттт… чёрт побери!

Ыыыыыыыыыы… хренотень чёртова!

Ддддддлддллядлдллд… бля… дддд… бля… ддд…

Зашёл и боцман Чугайло. Заправил койку и долго смотрел, как я мучаюсь и содрогаюсь.

— Вы, это самое, не сердитесь, господин хороший, — сказал боцман. — Капитан есть капитан. Я должен доложить по ранжиру. А как же, это самое, иначе?

— Да что вы, боцман, — махнул я рукой, — не надо, я не сержусь.

— А пахло от вас сильно. Я сразу понял — ромовый, это самое, перегар.

— А от водки другой, что ли?

— Ой, да вы что, господин хороший? А как же? От водки перегар ровный, так и струится, как Волга какая, а от рома, может, и помягче, но помутней и гвоздикой отдает.

— Да? — немного оживился я. — Неужели это так? Есть разница?

— Ну конечно же! Мы, боцмана, эту науку назубок знаем!