Судьбы крутые повороты

Я поверил Мишке и с души у меня схлынула волна обиды.

— Ладно, тогда скажу: твои бабки в канаве я перепрятал. Озлился я на тебя…

Мишка не дал мне договорить, его кулаки крепко сжались.

— Куда перепрятал?

— Под кучу картофельной ботвы, за баней, — виновато процедил я, больше всего боясь только одного, как бы брат не двинул кулаком по мороженому и не вышиб его.

— Ну, смотри, если не досчитаюсь хоть одной бабки — своих не увидишь ни одной!

Больше Мишка ничего не сказал, круто повернулся и, завернув за угол ларька, пошел в сторону подвод. Я увязался за ним и обрадовался, увидев на возу Петьку. Лошади Данилы — гнедой жеребец и серый — были привязаны к поднятому дышлу и ели овес. Петька, губы которого были черны от семечек подсолнуха, держал в руках, как бубен, целый его круг. Толик, примостившись у колеса, стоял на коленях и из тонких сыромятных ремней плел кнут. О ременном кнуте он мечтал давно, надергал для него из лошадиных хвостов столько волос, что хватило бы на добрый десяток волосянок.

Но сыромятными ремнями он где-то разжился только теперь. Братья обрадовались моему приходу и похвалились, что уже съели по три порции мороженого.

— А где папаня? — спросил я, не глядя на Мишку, который еще не остыл в своей злости на меня за перепрятанные бабки.

— С кормачевцами. Они торгуют в ларьке кожей и овчиной, вон там, за чайной.

Толик показал в сторону павильона, из трубы которого шел дымок.

— И еще у них пять мешков шерсти, — вставил Петька, вышелушивая решетку и ссыпая семечки в карман. — Папаня прикинул, что увезут они с ярмарки не меньше как мешок денег.

— А вы чего сюда приплелись? — дерзко спросил я Толика, самозабвенно отдавшегося своей работе.

Кнут у него получался ровный, тугой. До этого он столько переплел веревочных, что этому, ременному, отдавал все свои силенки и опыт.

— А мы с Петькой караулим. Кормачевцы обещают заплатить.

— Деньгами? — спросил я.

— А кто их знает чем? Данила сказал, если будем хорошо караулить их воза — получим гостинец. Конечно, хорошо бы деньгами. На кой нам их шерсть да кожа.

Я двинулся к павильону. Пробираясь между возами и рядами ларьков, почему-то глазами рыскал по земле, как будто кто-то все же должен обронить для меня рубль или, на худой конец, серебрушку. И вдруг!.. Что это — наваждение или галлюцинация? У охапки сена, что лежала рядом с колесом пароконной брички, зеленел сверточек. Я остановился как вкопанный, не веря своим глазам. Деньги!.. Огляделся — рядом с подводой никого. Распряженные быки мирно похрустывали сеном. Я нагнулся, судорожно схватил деньги и крепко зажал их в кулаке. Забыл даже про гвозди и про отца. Обжигала теперь одна тревожная мысль, чтобы кто-нибудь не опустил на мою шею руку и не сказал басом: «А ну, отдай!.. Это я уронил!..» Поэтому шел я как во сне, бежать боялся — сразу можно попасться с находкой. Петлял меж ларьками и возами, как заяц, путающий след охотника. Никак не находил места, где бы можно было остановиться и посмотреть, сколько же денег зажато у меня в ладони. Увидев невдалеке кустики еще не облетевшего тальника, откуда шел мужик, на ходу застегивая пуговицы штанов, я кинулся туда. Благо они были густые, и я преспокойно, покряхтывая, расположился для «большой нужды». Никто меня не видел. Ярмарка где-то в отдалении глухо гудела. Вот тут-то, оглядевшись, я разжал кулак. И, забыв, зачем присел, начал считать деньги. Новенькие, хрустящие, как будто только что из-под станка, почему-то вдвое согнутые трешницы вспыхивали перед моими глазами зелеными радугами. Семь штук!.. В голове тут же промелькнуло: «Двадцать одно!.. Очко!..» Не поднимаясь, я спрятал деньги. И не в карман, а за пазуху, так, чтобы чувствовать их каждую секунду не только рукой, но и телом.

От кустов я летел к возам, как гонимая ветром пушинка. Больше гривенника в жизни я еще не находил. А тут на тебе — сразу двадцать один рубль!.. Сколько можно купить конфет!.. Сколько порций мороженого!..

В разгоряченном воображении предстал новенький, как две капли воды похожий на наган, пугач с огромной пачкой пробок. Даже складной нож Очкарика виделся теперь мне не как несбыточная мечта, а как вполне осуществимая реальность.

У чайной, где на лотках торговали леденцами-петушками на палочках и длинными, как карандаши, конфетами, обернутыми в разноцветные бумажные ленты, я натолкнулся на Мишку. Он стоял рядом с лотком и жадно глядел на недоступную сладость.

— Ты здесь? — бодро окликнул я Мишку.

Брат даже вздрогнул от неожиданности.

— Да так, смотрю, — ответил брат вяло и стал пристально вглядываться мне в лицо. — А ты чего такой?

— Какой такой?

— Да трясешься весь, смурной какой-то.

— Да так, что-то живот болит, — соврал я, а самого подмывало нетерпение показать Мишке хоть трешку.

Но как ее отделить на его глазах? Ведь вся пачка туго свернута и лежит за пазухой. Но мне почему-то вдруг стало жалко Мишку. По глазам было видно, как ему хочется попробовать ирисок. Он-то ведь отдал мне свою вторую порцию мороженого. Я даже тоскливо вздохнул от невозможности сейчас же ответить ему добром.

— Ну чего глазеть, пойдем, — предложил я.