Читаем Суд праведный полностью

Тот дернул плечом, но ничего не ответил, лишь смотрел на ротмистра. Леонтович прищурился:

— Кто такой, спрашиваю? Фамилия…

— Приятель мой, вот заглянул, — выручая своего гостя, робко вставил хозяин дома.

— Капустин моя фамилия, — нехотя ответил гость и снова нервозно дернул плечом. — Работаю кассиром на пристани.

— Что здесь делаешь? — Леонтович продолжая смотреть на него, обмахнул перчаткой стоящий неподалеку стул, сел и закинул ногу на ногу.

— Так сказал же… — Капустин повел рукой в сторону хозяина. — Зашел вот… чай пьем…

— Позвольте узнать… — начал было Матюшенко, пользуясь тем, что взгляд ротмистра остановился на нем.

Но Леонтович тут же остановил его:

— Сейчас у вас будет произведен обыск. — И не реагируя на попытки хозяина задать вопрос, приказал подчиненным: — Приступайте!

Капустин, пользуясь тем, что нижние чины отошли от него, осторожно придвинулся к выходу. Маневр не остался без внимания Леонтовича.

— Вы далеко собрались? — окликнул он.

— Так, может, я домой пойду? — неуверенно развел руками Капустин.

— Не спеши. Дойдет и до тебя черед, — ухмыльнулся Леонтович и, прикурив папиросу, принялся наблюдать за слаженными действиями нижних чинов, которые методично превращали вполне прибранную комнату в настоящий развал.

Хозяин и его гость безропотно следили за происходящим и вопросов не задавали, поскольку было понятно, что ответов в любом случае не будет. Примерно через час Леонтович, рассеянно перелистывая томик Некрасова, поинтересовался у показавшегося из подполья Утюганова, чье плечо было измазано известкой:

— Ну и как?

— Бочки из-под капусты да картошка прошлогодняя, — снимая с лица налипшую паутину, сообщил унтер.

Один за другим возвращались и другие жандармы, обыскивавшие кто сарай, кто чердак, кто уборную.

— Собирайся, — кивнул Леонтович хозяину, глянул на его гостя: — Ты тоже.

Тот возмутился:

— А я-то что? Меня куда? Не имеете права!

— Ну надо же?! — делано удивился ротмистр. — Не имею права? А ты, значит, имеешь? Интересно… А ведь мы сейчас к тебе на квартиру отправимся! Квартирку-то на Ядринцовской снимаешь… Так?

Матюшенко и Капустин переглянулись многозначительно. Леонтович сделал вид, что не заметил их взглядов.

— Ну? Отвечай!

— На Ядринцовской, — хмуро буркнул Капустин и не удержался: — Это противозаконно?

— Ты посмотри, Утюганов, какой у нас тут законник! — хохотнул Леонтович. — Обоих в пролетку, и смотрите, чтобы ноги не сделали!

Обыск на квартире Капустина тоже ничего не дал, хотя жандармы работали на совесть. И, тем не менее, в управление ротмистр Леонтович вернулся довольный. Чувствовал, шестым чувством ощущал, вот-вот и ухватит он этих подпольщиков за загривок. Потому и Капустина с Матюшенко приказал рассадить по разным камерам, чтобы ни о чем не могли договориться.

5

Над Обью плыл густой туман, когда две лодки отчалили от берега. Умелые гребцы без всплеска опускали весла в воду, весла, черными крыльями взметывались в тумане, и берег быстро уходил в сторону, словно истаивал в парном молоке.

Высадив пассажиров на песчаной косе, Пётр Белов, засучив штанины, спрыгнул в холодную воду, заводя лодку в крошечную заводь, укрытую старыми ивами. Вторую лодку Николай Илюхин уводил к обрывистому берегу Коровьего острова.

Солнце наконец растопило туман, поднялось далеко, где-то над Сотниково. Почти не щурясь, Пётр смотрел в ту сторону. Может; в эту минуту Катя так же подняла глаза в небо и вспоминает его? Сколько раз Петру хотелось съездить в село, но Тимофей Соколов, строгий маляр-жестянщик, руководитель ячейки социал-демократов, не отпускал его, а сейчас, в положении нелегала, и вообще нечего было думать о такой поездке. Вне всякого сомнения, ротмистр Леонтович уже разослал циркуляр о розыске беглых, в том числе не забыв и сотниковского пристава.

Сбежать из каталажки, куда их определил ротмистр, Петру с Николаем удалось очень легко, помогла случайность. Утром открылась дверь камеры, и заспанный надзиратель, назвав две совершенно незнакомые фамилии, зевнув, буркнул:

— Домой отпускаетесь…

Два железнодорожника, с которыми парни делили дощатые нары, незаметно подмигнули им и прошептали:

— Дуйте, ребята! Нас-то они все равно отпустят.

Вот они и дунули. А извещенный Илюхиным-старшим Соколов тут же отвел их к молочнице тетке Агафье, живущей в покосившемся домишке на крутом склоне оврага рядом с лесопилкой Чернышева. Место это называлось Нахаловкой, поскольку селился тут народ без всякого разрешения властей. Ставили свои косые халупки и не помышляли платить какую-то там арендную плату. Не потому не помышляли, что действительно были нахалами, а потому, что не было у них тех денег, которые запрашивали за аренду чиновники.

Может, Пётр и написал бы Кате письмо, да кто ей там его прочитает? И зачем выставлять свои чувства на обозрение?

От правого берега бесшумно отделилась еще одна лодка. Внимательно вглядываясь, Пётр на всякий случай сунул руку в карман, оттянутый тяжелым «смит-вессоном». Но нет. Свои, свои.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза