Строговы

Дома Антон преспокойно напился чаю и собрался отдыхать. Только снял сапоги, вбегает посыльный из конторы.

— Топилкин, к начальнику!

У Антона заныло сердце. Почувствовал он, что стряслось неладное.

Аукенберг сидел в кресле за большим письменным столом. Антон козырнул и, кинув взгляд на стол начальника, увидел листовку.

«Предал кто-то», — вспоминая все прошедшее утро, подумал он.

Горько было сознавать, что не оправдал он доверия и не сделал порученного дела аккуратно, как другие. Мысли об этом вытеснили и подавили страх за себя.

«Сам сгибну, а товарищей не выдам», — мысленно подбадривал себя Антон.

А начальник нарочно медлил, бросал на вышкового надзирателя испытующие взгляды и все шевелил пальцами, точно что-то ощупывал ими.

— Ты что же, Топилкин, давно у социалистов служишь? Много они тебе платят за распространение прокламаций? — тихо проговорил наконец Аукенберг.

— Я что-то не пойму, ваше высокоблагородие, о чем вы? О каких прокламациях? — сказал Антон подчеркнуто грубовато.

— Что ж, по-твоему, эта листовка сама на постовую вышку залетела?

Начальник не подозревал, насколько важно было знать это Антону. Тот вмиг сообразил, что его не предали, а подвел он себя сам, обронив листовку ночью, когда перекладывал из сапог за пазуху.

— Дык эту бумажку я сам бросил на вышке, ваше высокоблагородие, — проговорил Антон, стараясь всем своим видом убедить Аукенберга, что он не видит в этом ничего предосудительного.

— Сам бросил? Я в этом не сомневаюсь! — возмутился начальник. — А ты знаешь, что это за бумажка? Ты ее читал?

— Никак нет. Мы только по-крупному читать можем, а там дюже мелко. В глазах рябит.

Антон приоткрыл свои толстые губы и немигающими глазами уставился на разгневанного начальника. Лицо его приняло тупое выражение, как у дурачка Андрюхи Клинка.

— Но позволь, где же ты взял эту листовку? — строго спросил Аукенберг. — Не с неба же она к тебе свалилась?

Антон, выдерживая свою роль до конца, засмеялся, хотя в вопросе начальника не было ничего смешного, и забормотал равнодушно, с улыбкой:

— Знамо, она, эта бумажка, не с неба слетела. Что верно, то верно. А только я ее сам бросил. Их на Болотной видимо-невидимо валялось. Вижу, народ хватает, ну и я одну прихватил…

Аукенберг вскочил с кресла и, стукнув кулаком об стол, закричал:

— Врешь, каналья! Эту прокламацию тебе дали социалисты. Кто дал? Говори!

В это время в контору вошел Матвей Строгов. Через неплотно прикрытую дверь кабинета он слышал крик начальника.

Матвей нагнулся к уху делопроизводителя, спросил:

— Кто у начальника?

— Топилкин с прокламацией влопался. Говорит, что поднял на Болотной.

«Надо выручать», — решил Матвей и направился к дверям кабинета.

Начальник взволнованно ходил за столом, и багровая щека у него подергивалась нервным тиком.

— Вместо чистосердечного признания, — говорил он, задыхаясь от волнения, — как это требуется от тебя по долгу службы, ты начинаешь лгать… лгать без зазрения совести!

— Но он не врет, ваше высокоблагородие, — самовольно войдя в кабинет, проговорил Матвей.

Аукенберг остановился с приподнятой рукой.

— Прокламацию Топилкин поднял на улице, и я ему велел отдать ее вам, — торопился высказаться Матвей, опасаясь, что начальник выгонит его прежде, чем он успеет это сказать.

Но тот стоял не двигаясь и слушал.

Матвей повернулся к Антону и оттого, что втайне негодовал на него, спросил со злостью в голосе:

— Ты почему не отдал бумажку начальнику? Я же тебе говорил, что она бунтарская! Дурило чертово!

Антон переступил с ноги на ногу и сделал это так смешно, что Матвею сразу вспомнился волченорский дурачок, и он чуть не рассмеялся.

— То-то, что говорил, — забормотал Антон, — а мне, вишь, невдомек. Думаю, брошу ее тут, на вышке, — и делов только. Гляди, сопреет.

Матвей понял, что в этих словах Антона кое-что было специально для него. Он еще не знал, каким путем листовка оказалась в руках начальника, и упоминание Антона о вышке все объяснило ему.

— «Гляди, сопреет», — передразнил он Антона. — Раз своего понятия не имеешь, — слушайся других. Хорошо еще, что на вышке бросил, — свои подобрали. А бросил бы где-нибудь на улице — и получай каторгу!

Антон стоял, опустив голову, пожимая плечами, разводил руками и, вздыхая, говорил вполголоса:

— Вот еще бяда-то!..

Аукенберг наблюдал за Антоном и, когда убедился, что все было так, как изображают надзиратели, опустился в кресло.

— В следующий раз, Топилкин, — сказал он, — подобные листовки доставляй мне лично в любое время дня и ночи. А за сегодняшнее объявляю выговор. Вы свободны. — Он движением руки показал надзирателям на двери.

Они по-военному повернулись и вышли.

На другой день Матвей сообщил о происшедшем Соколовскому. Федор Ильич похвалил его за находчивость и посоветовал сделать все, чтобы начальник уверился в искренности Антона.

Возвращаясь вечером домой, Матвей купил экстренный выпуск телеграмм. Антон в эту ночь не дежурил. Матвей прочел сообщения с фронта, бросил желтый листок на стол и, уже лежа в достели, рассказал Антону о беседе с Соколовским.