Строговы

— Давай сюда короба! — закричали они, когда надзиратели въехали во двор.

Догадываясь, что все это проделывается не зря, Антон Топилкин выскочил из короба и подошел к дежурному надзирателю Митрохину.

— Покурим, что ль, Ефим Иваныч! — крикнул он шутливо еще издали. — А то дремлется что-то.

— Табачок если есть, пошто не покурить? — ответил дежурный.

Антон отошел немного от арестантов, вытащил из кармана кисет. Другие надзиратели потянулись за ним. Дорогой Антон успел перекинуться несколькими словами с Матвеем и теперь особенно охотно угощал сослуживцев табаком.

Матвей подошел к закуривающим последним.

— Ну, кто тут у вас табачком угощает? — смеясь, спросил он.

— А ты, я смотрю, целкий парень на чужие кисеты, — сказал Антон, и надзиратели рассмеялись.

В этот момент Беляева втолкнули в короб и засыпали снегом.

Матвей не видел, как проделали это, но знал, что Беляев уже в коробе, и посочувствовал ему:

«Озябнет в снегу, холодище-то какой».

Надзиратели подошли к своим лошадям, встали на задки саней, и двор опять наполнился визгом полозьев и хрустом снега.

Впереди ехал надзиратель Подковыкин, за ним Антон Топилкин, позади них — Матвей. Пока все шло хорошо.

Выехали за ворота тюрьмы. Приотстав немного, Матвей, нагнувшись к коробу, тихо спросил:

— Жив, Тарас Семеныч?

— Чуть дышу.

— Зябко?

— Не жарко.

— Ты в бушлате?

— Машинист свой плащ дал, сверху бушлата натянул.

Через минуту из короба снова раздался голос Беляева:

— В случае чего, Захарыч, отказывайся. Тверди одно: знать ничего не знаю. Подсунули, мол, и все.

Матвею захотелось подбодрить Беляева, и он сказал:

— Ничего, Тарас Семеныч, пройдет!

Он помолчал и, чувствуя, что расставание с Беляевым наполняет его сердце тоской, проговорил с волнением:

— Если, Тарас Семеныч, на воле туго придется, знай, что всегда помогу. Война кончится — на пасеку уйду, в тайгу. Приезжай — рад буду, — и закончил мечтательно: — А если новая жизнь подоспеет, обязательно приезжай, — на Юксу отправимся, всю тайгу облазим.

Слова Матвея, видимо, глубоко тронули Беляева. Он откашлялся и проговорил отрывисто:

— Такое не забывается! Спасибо за все тебе, друг.

Подъехали к крутому берегу.

По предположениям Матвея, на отвале не должно было возникнуть никаких затруднений. Надзиратель, ехавший первым, освободил свой короб и отвел лошадей от места свалки. Матвей проговорил так, чтобы слышал Беляев:

— Повалился снежок под кручу в самую речку!

По голосу Матвея Беляев понял, конечно, что все идет хорошо.

Но вот Подковыкин, оставив свою лошадь, вернулся на отвал и молча, с хмурым выражением лица стал смотреть на заречную сторону.

Антон подмигнул Матвею. Но тот и без того видел, что происходит. Положиться на сочувствие этого надзирателя было невозможно, он не упустил бы случая выслужиться перед начальством.

Матвея бросило в жар. Мозг его лихорадочно работал. Антон, занятый той же мыслью, что и Матвей, медленно подвел лошадь к отвалу и, кряхтя, стал лопатой выбрасывать снег из короба. Но он, так же как и Матвей, понимал, что тянуть долго невыгодно: к отвалу мог подойти из тюрьмы новый обоз.

Не раздумывая больше, Матвей спрыгнул в снег и направился к Подковыкину. Проходя мимо Топилкина, сказал:

— Ты, Антоха, по дружбе, может, и мой короб опростаешь? А мы с Подковыкиным покурим пока.

— Ловкий ты парень, Матюха! Все норовишь чужими руками работать, — бросил Антон ему вслед и скорчил одну из тех гримас, которыми так смешил народ.

Подковыкин захохотал, принимая разговор друзей за чистую монету, закашлялся, потом стал отплевываться.

Антон помедлил несколько секунд и серьезно сказал Матвею:

— Так и быть уж, закуривайте. А то вон у Подковыкина аж слюна появилась…

Матвей встал перед Подковыкиным, заслоняя собой место свалки, и вынул кисет.

Антон взял под уздцы лошадь Матвея, и в одно мгновение сани оказались над обрывом. В следующий миг он опрокинул под кручу и короб. Так же проворно забросал видневшиеся куски одежды Беляева снегом. Не прошло и трех минут, как он уже курил и балагурил с надзирателями.

Чтобы не провалить Беляева в последнюю минуту, Матвей и Антон говорили и смеялись громко. Это означало, что Беляеву выходить из-под кручи еще рано.

Смех получался у них искренний, веселый.

— Поехали, мужики, — вдруг спохватился Матвей, — а то не похвалит нас начальник за такую работу.

Он подошел к своей лошади. Вслед за ним нехотя потянулись и Антон с Подковыкиным.

Давая знать Беляеву, что опасность миновала, Антон Топилкин затянул пастушью песню, потом начал свистеть, кудахтать, лаять, мычать. Всю дорогу надзиратели покатывались со смеху.

У въезда в город дорога, извиваясь, поползла на холм, образованный из наносов снега.

Матвей вытянул шею и посмотрел на реку.

На ослепительно белом покрове заречной равнины, быстро удаляясь к городскому предместью, шел человек. И хотя ни лица, ни одежды его нельзя было разобрать, Матвей знал, что это уходит Беляев.