Стременчик

То, что перечислил королю при приветствии Грегор: убийство Меглербея Румелии, захват в плен зятя Амурата Мохамеда Челеби, захваченные крепости и хоругви, добыча, – этого хватило, чтобы покрыть славой христианского вождя, юношу, на которого теперь весь свет возлагал самые большие надежды.

После победного столкновения с турками дальнейший поход был уже чередой побед, радостным и весёлым.

Кардинал выслал вперёд гонцов, отправили письма с объявлением, что возвращается покрытое лаврами войско. Прежде чем оно дойдёт до Буды, уже тут и там, куда дошла новость, собирались принимать короля и кардинала как триумфаторов.

Поляки, которые дали приличные доказательства храбрости, справедливо признавали за собой большую часть в этой победе, а ещё больше приписывали мужеству и рыцарскому духу молодого короля.

Этот пыл шёл от короля, его слово и пример согревали.

Это вызывало зависть венгров. Они ещё больше готовы были приписывать опыту, уму и командованию своего вождя Гуниады, и во время возвращения споры об этом велись немалые, хотя сам молодой король отдавал справедливость своему помощнику и заслуги у него не отнимал.

Гуниады, действительно, гораздо лучше зная и эти края, и турок, был незаменим, но начальство в бою везде оставалось при короле.

Конечно, и кардинал Цезарини тоже простирал права на триумф, для которого разогревал, хотя подкрепления, им приведённые, меньше других отличились на этой войне.

В течение этих нескольких дней войско должно было отдыхать в Белгороде, пока не соберутся рассеянные и отставшие отряды.

В Буде приготовили торжественный, праздничный приём победителей. Это был великий день, один из тех, что в памяти живых остаются навсегда и переходят к потомкам на страницах истории. Рыцарство нарядилось в праздничную одежду и доспехи, телеги с добычей и завоёванные хоругви шли за ним.

Король со смирением христианина, по старинной традиции, шёл пешым к костёлу Девы Марии, дабы там на алтарь сложить свои трофеи.

Духовенство, мещане, гильдии, хоругви при звоне колоколов выступили навстречу. Рядом с королём шёл с крестом Цезарини, соучастник и победитель. Народ приветствовал их ликованием, которое вскоре услышали даже на границах Европы.

Как Ягайлло в Вавеле повесил знамёна крестоносцев, так сын его повесил в костёле Девы Марии в Буде турецкие хоругви, кроме того, в память о своих храбрых товарищах по оружию, польских и венгерских, он приказал нарисовать двенадцать польских и венгерских гербов. Между ними повесили герб, покрытый кардинальской шляпой, в честь Цезарини и самых метких крестоносцев.

Грегор из Санока, немой свидетель этой экспедиции, возвращался из неё счастливый за своего пана, но, заранее предвидя, что это опьянит победителя, ослепит и привяжет короля к этому театру войны, на котором он добыл свои первые лавры.

Письма, которые он получал из Польши, приезжающие из неё поляки, новости, которые туда приносили, для магистра Грегора делали возвращение Владислава на родину срочным и неизбежным.

Но Польша и её дела вырисовывались и исчезали, оттенённые интересом христианства. Что значил этот возглас шляхты, собравшейся на совещание в Серадзе или Корчине, когда голос Евгения IV и Палеолога его заглушал.

На настояния магистра отвечали нетерпеливо, что епископа Збышека и великорядцев в Польше и Литве хватает, что Казимир заменит брата в Вильне. Тем временем кардинал Цезарини, которого желание воевать с турками, эта экспедиция больше укрепляли, чем беспокоили, мог со свойственной ему ловкостью нуждаться в этом триумфе как импульсе для новой борьбы.

В воспалённых умах повторялась одна мысль, проходила из уст в уста, становилась лозунгом:

– Теперь пришла минута, которая сломит турецкую мощь! На турок, на турок!

Каждый носил в груди уверенность в победе.

Если в таких несчастных условиях, зимой, с небольшой горсткой одержали столько побед, что говорить о том, когда со всей Европы придёт подмога, когда самое храброе рыцарство соберётся под хоругви молодого героя. Цезарини писал письма и рассылал, призывая…

Из своей тесной каморки смотрел на это и прислушивался ко всему магистр Грегор, а так как он здраво видел и холодно рассуждал, много прекрасных призраков, которые в глазах других сияли очарованием, ему виделись серо и грустно.

Часто по поводу этой войны он вступал в конфликт с деканом Ласоцким, которого кардинал полностью себе подчинил и перетащил на свою сторону.

Забыли, что Владислав был в то же время королём Польши.

Грегор, сколько раз оставался с ним один на один, считал своей обязанностью ему это напоминать. После такого тихого разговора с ним король тосковал снова, беспокоился, робко говорил кардиналу, что рад бы хоть на короткое время поехать на родину, которая требует его присутствия.

Кропотливо приготовленная почва этого дня наутро была опустошена, как бурей, Цезарини и ксендзем Ласоцким.

В конце концов догадались, что некое влияние тайно действовало и вело к этим переменам в расположении.

Весь этот день король был под впечатлением разговоров о войне и грёз о будущем гигантском походе, в который он хотел отправиться.