Стременчик

Грегор улыбнулся, поправил огонёк, который тушил ветер.

– Магистр, пора бы нам уж подумать, если не о себе, то о короле, – добавил Пётр из Шекоцин. – У вас панское доверие. Итальянец, святой человек, но ни слова, ни страны не знает и войны не понимает. Побед, благодаря Провидению, мы одержали достаточно, вытворяли чудеса… Турки нас окружают, голод нам досаждает, зима на носу… не выйдет отсюда наша нога!

– Действительно, панское ухо для меня доступно, – сказал Грегор, – но как сдержать победителя? Он не видит и не хочет видеть опасность, а если бы даже её почувствовал, одно слово кардинала толкнёт его дальше.

– Ради Бога, магистр, – прервал подканцлер, – короля и его славу нужно спасать. Мы победили, но, желая сверх силы, мы потеряем плоды. Скажите ему…

– Я? – ответил Грегор. – Он не послушает меня. Сходите вы все, кто дал доказательства храбрости и выдержки, у вас больше прав говорить, чем у меня.

– Пойдёмте и вы с нами, – воскликнул подканцлер, – король в своём шатре и уже готовится к завтрашней стычке, которая неминуемо нас ждёт, потому что мы окружены. Пойдёмте.

Чуть поколебавшись, Грегор встал, поправил на себе кожух и, вздыхая, пошёл за подканцлером.

В чистом поле, в снежную метель, накрывшись епанчами, стояли неподалёку и тихо совещались главные польские рыцари: Ян из Бобрка, Пётр Наленч, Павел из Сиенна и другие. Они потихоньку, но весьма оживлённо беседовали, когда Пётр из Щекоцин подошёл с Грегором.

– Пойдёмте к королю, – сказал, подходя, подканцлер.

В нескольких шагах была палатка Владислава, сделанная из простого войлока, маленькая и тесная. В ней слабо горел свет, а через открываемый ежеминутно проход была видна толпа народа. Палатку наполняла молодёжь.

Тем временем челядь у жалкого огонька разогревала замёрзшее вино и остатки окостеневшего от мороза мяса.

Владислав стоял посередине, сняв с головы шлем, с распущенными волосами, со сверкающими глазами, с сияющим лицом. Он, Тарновские, Завиши вели оживлённый разговор.

Кардинал находился в другой палатке на молитве.

Когда старшина показалась у входа, младшие расступились, король, увидев, что их входит такая толпа, слегка нахмурился.

Подканцлер снял шишак и заговорил:

– Мы пришли к вашему величеству, – сказал он, – с долгом верных слуг. Мы сначала шли, не обращая ни на что внимания, но дальше, пожалуй, кости сложить придёться. Войску не хватает провизии, лошади падают, мороз сковывает.

Нас окружают турки, а зима и снег добивают. Милостивый пане, мы готовы умереть, но вам, молодому и предназначенного для великих побед и дел, мы не можем позволить тут напрасно погибнуть… Мы были победителями, но пора возвращаться, пора…

Все стали вторить подканцлеру.

Король вздрогнул от нетерпения.

– Ради Бога! – воскликнул он. – Возвращаться, возвращаться, когда мы на пороге победы?

– Этого порога мы не переступим, – сказал подканцлер, – люди мрут как мухи. Не перед турком отступим, а перед морозом и снегом, перед голодом!

Бормотание и несколько голосов подтвердили слова Петра. Король был явно расстроен. Затем сбоку поднялась стенка и в палатку вошёл кардинал; на нём была шуба из соболя. Его бледное лицо выражало ужас, глаза беспокойно бегали.

Король, словно взывая о помощи, взглянул на него.

Цезарини уже поднимал руки.

– Вы говорите о возвращении, воскликнул он, – сейчас, в эти минуты, когда… шаг дальше и эти гордецы в тревоге убегут перед нами… Вы хотите сорвать с головы вашего короля лавры победителя.

– Ваше преподобие, – заговорил Павел из Сиенна, – разве вы не видели, как мы, что делается с войском? Мы все тут умираем от голода и холода. Половина коней пала, в каждом лагере мы оставляем трупы, не от стрел неприятеля, но от болезни и усилия. Нужно пожалеть этих людей.

Цезарини молчал, опустив голову.

– Напрасные страхи, – шепнул он тихо, – Божья опека над нами. Провидение не даст погибнуть солдатам Христовым.

Среди рыцарства послышался ропот.

– Ваше преподобие, извольте за нас молиться, но об армии позвольте думать нам, потому что это наше дело, – сказал немного язвительно подканцлер. – Мы дали докозательство, что мужества нам не занимать, мы не от страха хотим отступить, а по принуждению…

Затем король, который слушал смущённый и грустный, вытянул к ним руки.

– Пётр, – сказал он подканцлеру, – я прошу тебя и вас, завтра предпраздничный день… завтра… только разрешите…

Я знаю и чувствую, что будет великая победоносная битва.

Потом, – добавил он с печальным вздохом, – если решит военный совет, мы пойдём в Буду!

Все молчали, подканцлер поклонился.

– Пусть будет ваша воля, – сказал он спокойно, – но послезавтра, не позже, мы должны возвращаться, если хоть часть войска, ваша милость, хотите домой привести.

Все тут же вышли из тесной палатки, в которой остались король, кардинал, молодёжь в стороне, а у входа Грегор из Санока. Кардинал измерил его недоверчивым взглядом, словно чувствовал в нём противника.

– Наши рыцари устали, – прервал молчание Цезарини, – это надлежит им простить, но они в самом деле выбрали плохую минуту потребовать возвращения. Мы потеряем плод всей экспедиции!