Стрела летящая

“ПОД КУРСК АРМИЯ ФРОНТ ЛЁТЧИКУ СТЕПАНУ ГРИГОРЬЕВИЧУ...”

— Фамилию сама напишу, — сказала Любовь Григорьевна.

За этим занятием ее застала воспитательница “нулевой” группы, вместе с которой она снимала комнату в деревне.

— Ну, ты, Люба, даешь! — засмеялась она. — Это то же, что “на деревню дедушке” из известного рассказа писателя товарища Чехова про Ваньку Жукова.

— Что прикажешь делать?

Она кивнула в сторону Санька, который глядел на чужую воспитательницу своими ясными глазами и видел в ней чуть ли не врага, который мешает ему связаться с отцом.

— Ладно, пиши, хуже не будет, — сказала она. — Сейчас вообще много чего случается: письма с правильно написанным адресом не доходят, а такие доходят.

— Что верно, то верно. Как говорит наша религиозная “бабанька”: “Богу вся возможно”.

— А чего адрес не написала сама?

— Я ведь не полная идиотка — писать на деревню дедушке.

— Батька, значит, воюет, а мамка?

— Она в командировке, — ответил Санёк, хотя вопрос относился не к нему.

— В командировке, говоришь?

— Да, в командировке, — подтвердила Любовь Григорьевна. — По пятьдесят восьмой статье.

— Придется потерпеть, — сказала чужая воспитательница Саньку. — Из таких командировок очень скоро не возвращаются.

Воспитательницы пошли вместе на квартиру, так как их рабочий день давно закончился, а бабанька уже явилась на ночное дежурство и успела разложить раскладушку. “Рабочее место”, — шутила остроумная старушка.

— До завтра, дети! — сказала Любовь Григорьевна. — Слушайте бабаньку!

— Слушают! — махнула рукой та, имея в виду, наверное, что ее и в самом деле слушают — когда она рассказывает жуткие “случаи из жизни”.

— Во, дурища! — заговорила чужая воспитательница. — Был бы у меня мужик, я б молчала, как рыба.

— Ну, знаешь! Мы с тобой сами уже наговорили лет на пятнадцать.

— Что правда, то правда. Только мы не пойдем доносить друг на друга... Вот тебе, Любаша, и случай подходящий: лови летчика — сам тебе в руки идет. Если жив, конечно.

— О чем ты говоришь! А там кто его знает. А ты чего слушаешь? — удивилась она, заметив, что Санёк внимательно слушает.

— А-а, он ничего не понимает — маленький еще, — сказала чужая воспитательница.

Санёк и в самом деле не понял, о чем говорили воспитательницы, но чувствовал, что речь идет о нем.

— Письмо твое я отнесу на почту, — сказала Любовь Григорьевна. — Мне по пути.

СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ

Санёк не понимал, почему все — и ребята, и воспитательница — так невзлюбили московского жулика, то есть Алика. Неужели он, то есть его орденоносный отец, в самом деле украл документы у товарища Сталина? Товарищ Сталин, конечно, простил бы жулика, если б тот вернул документы. И тогда Аликов папа приехал бы в Гамалеевку в своей буденовке, с шашкой и при орденах. Товарищ Сталин, конечно, бы вернул ему ордена, если бы тот дал слово никогда не красть документов и чего-нибудь другого.

Думая о доброте товарища Сталина, Санёк покосился на золотой бюст в углу. Не совсем, конечно, золотой, а гипсовый, но выкрашенный золотой краской. Над ним висел замечательный плакат — октябренок, пионер и комсомолец. Они идут от Спасской башни, держась за руки, а снизу написано, о чем они думают. Грамотного Санька ребята не раз просили прочитать, что там написано, и он громко читал:

Кремлевские звезды над нами горят,
Повсюду мы видим их свет.
Хорошая Родина есть у ребят,
И лучше той Родины нет!

Ребята внимательно слушали, поражаясь его способности понимать буквы, и скоро многие говорили стишок сами, делая вид, будто тоже умеют читать, как большие.

Ночная “бабанька” разобрала свою постель и привернула фитиль воняющей керосином лампы.

— Бабанька, расскажи случай из жизни! — запричитали девочки, большие любительницы до страшных историй.

— Будете хорошо спать?

— Будем, будем!

— Тогда слушайте. Это было с Зойкой, она живет у реки, дом под железом. Там один дом с железом. Так вот. У нее мужика, как и всех наших мужиков забрали на фронт, а она все плакала, плакала. Как тут не плакать, если трое детей, старший только в первый класс пошел. Уходит Зойка на ферму еще затемно — она доярка, и оставляет ребят на старшего. Не страшно пока?

— Нет, нет!

— Однажды идет с вечерней дойки — уже темно — и видит в окне своего Ивана. Обрадовалась, забежала в избу — нет никакого Ивана, а ребятки спят, только лампа светится. Пошла на двор корову доить, фонарь взяла, посветила — нет никого. Корову свою подоила, слышит кто-то ходит по сеннику. Подняла фонарь — нет никого. Пошла в избу, молоко процедила, тоже спать собралась. Глядь — а на лавке Иван сидит, молчит. Она, конечно, обрадовалась, думала детей будить, а он запретил. Она по его голове провела рукой и говорит: “Ой, Ваня, у тебя голова вся в шишках!” Волнистая у него голова, не как у человека.

— Ой! — взвизгнула одна девочка от страха, но другие ребята зацыкали на неё:

— Тс-с! Не бойся!