Стрела летящая

Явилась воспитательница с ведром простокваши и половником, и ребята, стоя, как на причастии в церкви, выпивали половник простокваши и отходили в сторону. Санёк с отцом был однажды в церкви, ошеломившей его блеском лампад и золотом; там тоже становились в очередь. Там очень хорошо пахло. Вспомнив церковь и отца, Санёк почувствовал, что расплачется, но это не помешало ему встать в очередь и выпить половник жидкой простокваши.

Он сел на лавку и стал осматриваться.

В комнате слева стояли железные кровати, многие впритык друг к другу из-за недостатка места; посреди был длинный стол, а справа “детская” — самодельные куклы на коврике, деревянные кубики, грифельная доска и красная тумбочка, где золотой Сталин, а сверху плакат — три румяных, с хорошими зубами пионера, за ними Спасская башня с красной звездой.

Первым, на кого Санёк обратил внимание, был Белый (так звали мальчика-альбиноса с белыми ресницами и бровями и диковатыми с краснотцой глазами). Он, сидя в уголке, болтал, как заведенный, своей лысой головой и тихо выл.

Другим интересным был, как выяснилось, Вася Хмуров — довольно хмурый молодой человек семи лет, который, как сказали бы взрослые, проводил занятия по строевой подготовке. Он был уморительно похож на строгого старшину, который гоняет солдат.

— Напра-а-во! Нале-во! Ша-агом арш! Ать, два, три... Головы выше!

Санёк не знал, к кому присоединиться: или с Белым повыть, или с Васей помаршировать? Но тут Любовь Григорьевна захлопала в ладоши и крикнула:

— Все гулять! На прогулку! Построились! Ну-ка, Вася, построй группу для прогулки!

Санёк подумал, что, наверное, удастся пройти мимо избы, где женщина в телогрейке напоила его молоком.

Ему пришла безумная мысль: вдруг эта женщина — его мама, у мамы тоже большие глаза. Могла ведь она надеть вместо отцовой шинели телогрейку, повязаться платком и приехать.

Вся группа двинулась строем по знакомой дороге к вокзалу.

Санёк искал взглядом избу, где женщина в телогрейке (он, конечно, понимал безумие своей мечты), но не было ни избы, ни женщины с большими глазами. Это несколько озадачило его, и он даже засомневался в реальности существования женщины.

СЫН НАРКОМА

Воспитательница Любовь Григорьевна вывела ребят, всех одинаково повязанных белыми платочками, к железнодорожному полотну в то самое время, когда случилось пройти санитарному поезду с красными крестами на грязно-зеленых стенах вагонов. В открытые окна были видны перебинтованные люди, и ребята, выстроившись вдоль полотна в ряд, махали раненым, словно надеялись увидеть в проносящемся поезде кого-то из своих близких. Некоторые раненые махали в ответ. Кто знает, может и у них оставались где-то дети, а у некоторых дети потерялись и теперь, может, отправлены в отдаленные детские дома, и чей-нибудь раненый отец, или дядя, или старший брат проехал и не узнал своего среди детдомовских, которые машут всякому проходящему поезду. И это не удивительно, что не узнал: все дети — и мальчики, и девочки — на одно лицо, а некоторые мальчики в платьицах, так как на всех не хватает рубашек; на мальчиках одежда прямо горит, а девочки, хотя и лысенькие, и ушастенькие, как мальчики, но все-таки гораздо аккуратнее.

Любовь Григорьевна сказала:

— Семафор закрыт, переходить можно.

Все перешли рельсы и углубились в лесок, а точнее, разросшуюся вдоль рельсов лесополосу. И все занялись своими делами: искали то, что можно съесть — “баранчики”, а попросту просвирняк и снытку; девочки плели косички из вьюнка и вставляли себе под косынки; Белый, качая головой, тихо выл; Витя искал землянику, а, не найдя ничего, принялся строгать осколком стекла палочку; Санёк занялся энтомологическими наблюдениями. То есть, рассматривал муравьев.

Любовь Григорьевна постелила свое одеяло и разделась загорать; к ней пристроились девочки, изнывающие от любви к воспитательнице, но забраться на одеяло не решались — лежали рядом. Внимание Любови Григорьевны привлек московский жулик, который вертелся поблизости, зыркая своими жутковатыми глазами по сторонам. Он не хотел искать земляники и плести косички, он, наверное, думал пойти другим путем — в деревню.

— Скажи, кто твой отец? — спросила Любовь Григорьевна, сладко потягиваясь.

— Он главный совнарком, — ответил мальчик. Девочки с интересом поглядели на новенького.

— Председатель Совета народных комиссаров, что ли? — переспросила Любовь Григорьевна. — Не знаю, есть ли такая должность.

— У него звезды на петлицах...

— Теперь у всех погоны, петлиц давно нет...

— У него сабля, он командир надо всеми летчиками.

— Зачем летчику сабля? — Любовь Григорьевна снова потянулась своим гладким и по-деревенски крепким телом и закрыла глаза: наверное, о чем-то думала.

— Отбиваться, — ответил жулик. — А орденов у него!

— Как его фамилия?

— Худяев.

— Слышала про такого. Старый большевик. Неужели он твой отец? Ведь он старый.

— Он скоро меня заберет отсюда и привезет мне военную форму, такую, как у взрослых, только маленькую. Я что ни попрошу — он все сделает.