Страсть и надежда

— Что, старые друзья собираются вместе?.. Может, если бы мы с тобой в прошлый раз по душам поговорили, то сейчас бы ты сюда не попал.

— Нет, Андрей Александрович, это совершенно разные истории.

— То есть никак не связаны, никакой мести…

— Нет, никакой.

— Ладно. Тогда вернемся к этому делу. Итак, ты утверждаешь, что не стрелял в гражданина Милехина Миро Бейбутовича?

— Утверждаю. Не стрелял.

— Очень хорошо. Так же ты утверждаешь, что оказался на месте происшествия случайно?

— Утверждаю. Случайно.

— Послушай, Орлов! Тебя ж взяли с орудием преступления в руках — это раз. Есть свидетели — это два!! Наконец, есть заключение экспертизы, подтверждающее, что на ружье отпечатки твоих пальцев — это три!!

Максима что-то сбило с толку. Но он не сразу понял что. Ах, да. Этот вот счет у следователя. После нашествия книжек, и особенно — фильмов про Фандорина, теперь многие рассуждали на "раз, два, три".

— Я не стрелял! — упрямо повторил Максим.

— Отпираться бессмысленно! — сказал по старой милицейской привычке волшебную фразу Бочарников; представьте себе, иногда эта фраза помогает.

— Но я не стрелял!!!

— А кто еще мог стрелять?!

Что тут ответишь, Максим промолчал.

— Так и будешь молчать!? — вежливо поинтересовался Андрей Александрович.

И Максим сорвался на истерику.

— А я откуда знаю?! Я-то знаю откуда? В доме Зарецкого было много народа. Ну идите, ищите, вы же следователь!

— Да, я следователь. Но посылать меня далеко на поиски не советую.

Потому что с такими уликами дело уже практически можно закрывать.

— Ну и закрывайте, если человека посадить нужно.

— Макс, ты это зря. Так уж получилось. Мы же с тобой не первый раз общаемся. Вспомни, ты хоть раз меня на какой-нибудь подлости поймал?

— Нет, — угрюмо ответил Максим.

— То-то, вот и нечего пылить, банальностями разбрасываться. "Посадить!"

"Любого!". Это у нас, конечно, бывает. Но не со мной. Так ведь?

— Так, — вынужден был признать Максим.

— А потому не горячись. И давай спокойно так пройдемся по всему делу с самого начала.

— Давайте, — вздохнул подследственный.

— Итак, вспомните все, что предшествовало моменту, когда тебя взяли с поличным… Прости, в смысле, с ружьем в руках.

— Я уже объяснял… Я был неподалеку, услышал выстрел, увидел, что Миро упал и побежал туда, откуда стреляли. Ружье на земле валялось… Я взял его в руки… Вдруг, думаю, убийца вернется, опять стрелять начнет. А тут меня и скрутили.

Бочарников шумно выдохнул воздух:

— П-ф-х… Не самая удачная. Я говорю — последняя мысль не самая удачная. Тем более, если уж взял ружье в руки, зачем было палец на курок класть? Ты понимаешь, что это самая прямая улика?

— Теперь понимаю.

— А тогда?

— А тогда думать некогда было. Выстрел этот… За Кармелиту очень испугался…

— О! Стоп! С этого места — поподробней.

— Подробней не буду. Это не имеет отношения к делу. Я был там поличным причинам.

— Ошибаешься, дружок. Крепко ошибаешься! Все твои личные причины теперь стали сугубо общественными! Так что выкладывай!

— Не буду.

— Напрасно. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

И вновь Максим замолчал. Как же Бочарников ненавидел это тупое, бессмысленное, якобы благородное молчание!

— Макс, ты же вроде не дурак. А ведешь себя как круглый идиот. Неужели ты думаешь, что по прошлым всем историям я не навел справки? И не знаю, кто такой Миро, Максим… Кто такая Кармелита? И не знаю, что у вас в этом, блин, Бермудском треугольнике происходит?

— А зачем спрашивать, если сами все знаете?

— Мальчик, брось играть в благородство, когда речь идет о жизни…

— А что с Миро?

— Да с Миро ничего, он вроде бы выкарабкивается. Так что речь идет о твоей жизни. Тюрьма, знаешь, как людей ломает? А теперь послушай, что у тебя вытанцовывается. Улики и свидетели — все против тебя, это раз. Мотив для преступления железный имеется — это два. И ты ведешь себя как идиот — это три. Последнее, кстати, самое страшное. Все. Иди в камеру и думай — это четыре.

— До свидания — это пять, — сказал на прощанье Максим.

* * *

В горничной явно что-то изменилось. Но что?..

Астахов и раньше заглядывался на Олесю, а уж теперь просто не мог от нее глаз отвести. И работал он теперь не выезжая в офис, исключительно в своем домашнем кабинете. И кофе заказывал своей горничной куда чаще прежнего.

Олеся приоткрыла дверь:

— Николай Андреевич, а я вам кофе приготовила…

— Да? Спасибо… — сказал Астахов, не отрываясь от бумаг.

Олеся зашла в кабинет, опустила поднос на край стола.

— Вы крепкий любите?

— Да, крепкий!

Горничная поставила кофе и хотела уже уйти. Только уходить ей не хотелось. И Астахов тоже думал только о том, как бы ее задержать.

И придумал.

— Олеся, подождите! Мне одному целый кофейник — это много. Составьте компанию. Пожалуйста!

— Нет, ну что вы…

— Возражения не принимаются!

Олеся застыла в нерешительности. Астахов достал из рабочего стола еще одну, дежурную, чашку.

— Садись, садитесь, — Николай Андреевич опять начал путаться в "ты" и "вы".

Олеся присела. Что там правду скрывать. Астаховская галантная настойчивость была ей очень лестна.