Столетов

Лебедеву, как и Столетову, не очень-то нравилась профессорская среда. Противны были бесконечные профессорские препирательства, какие-то истории с присвоением чужих работ — точно находишься не среди ученых, а в камере по разбору дел о мелких хищениях. Все это от жадности, бездарности, мелочности.

Лебедев, как и Столетов, не был революционером. Он даже дальше стоял от политической жизни, чем его учитель. С головой погруженный в научные планы, он не участвовал в общественной жизни университета. Но и в этом был своеобразный протест. Не желая идти на компромисс, он раскрывал свое кредо гражданина, кредо человека, любившего больше всего свободу творчества, мысли.

Столетов и Лебедев были чужими в мире, где можно купить земельный надел и поцелуи, железную дорогу и чужое мнение, завод и знатное прошлое, талант и угольные копи, министра и корабль. Они не годились для этого мира жадности, замкнутости, кулацкого утаивания. О чем им было говорить с людьми, по мнению которых счастье находится в сейфе, набитом ценными бумагами, в щегольском кошельке, наполненном империалами, в схваченной резинкой пачке ассигнаций?

Мир собственничества — что может быть отвратительнее! Это значит, что твоя судьба зависит от того, что взбредет в голову людям, у которых тугая мошна. Как это ужасно — зависеть от хозяйской воли! А как отвратителен купеческий дух с его «себе, все себе», даже деньги бросать на ветер и опять же «себе», для «себя», для выгоды — бросает деньги, значит богат, значит при средствах, значит опять тебе выгода, купец, — кредита больше. Купец, ты ведь ничего не делаешь без выгоды, копейку не потратишь просто так!

А кулацкая, купеческая замкнутость! Всё секреты, ничего нельзя рассказать, где достал товар, почем купил.

А Лебедев и Столетов — все открыто, бери что хочешь! Вся их жизнь — вопреки купеческому духу. Там — «мое», а у них — «наше».

Как им было противно купеческое счастье, такое несложное, потное и такое суетное, мельтешащее! Зачем эти балы, верховые лошади, пикники! Уж какое это счастье! Противно говорить!

Оба физика не были карьеристами. Карьера — какая это, в сущности, ерунда! Чего добивается карьерист? Того, чтобы было больше денег, чтобы можно было всунуть в свой рот пищу, которая стоит подороже, натянуть на свое тело одежду, за которую заплачены большие деньги, заработать право на уважение подхалимов, право безнаказанно возвышать свой голос, подавать кому-то один палец. Боже мой, какая все это чепуха! Как это далеко от той большой и высокой жизни, которой жили Столетов и Лебедев!

Лебедеву были близки патриотические чувства Столетова, который не любил распространяться о своей любви к родине, но доказывал ее всей своей жизнью. Другой цели-то и не было. Работать для того, чтобы родине было лучше! Столетову, как всякому патриоту, было особенно приятно, если хорошее дело совершено его соотечественником. Он особенно гордился великими людьми России. Николай Порфирьевич Губский вспоминал, что, когда он был десятилетним ребенком, дядя прислал ему биографию Ломоносова, написанную Полевым, и просил, чтобы племянник обязательно прочитал эту книжку.

Патриотом Столетов был истинным, большим патриотом, не имеющим ничего общего с так называемым «квасным» патриотизмом. «Квасные» патриоты, хвалящие все самые мерзкие порядки за то только, что они русские, отвергающие все иностранное только за то, что оно иностранное, — эти люди, любящие разглагольствовать о своей любви к родине, распинаться о своем патриотизме, не могут называться патриотами. Еще Чернышевский писал: «Как все высокие слова — как любовь, добродетель, истина, слово патриотизм иногда употребляется во зло не понимающими его людьми для обозначения вещей, не имеющих ничего общего с истинным патриотизмом».

Да и любят ли вообще «квасные» патриоты родину? Любить родину — это желать ей добра, желать освобождения от того плохого, что в ней есть, и приобретения всего хорошего, что накоплено человечеством. Именно так понимал патриотизм Столетов. Ученик Столетова Н. Н. Шиллер хорошо рассказал об отношении Столетова к общечеловеческой культуре и о его патриотизме. Он писал:

«Но тесное общение с европейскою культурою не наложило на Столетова тени того интернационального индифферентизма, который — к сожалению — так хорошо нам знаком по многим отечественным типам: А. Г. до мозга костей был европейцем, в возвышенном значении этого слова, и в то же время всеми фибрами своего сердца оставался истинно русским; в его личности осуществилось то гармоническое сочетание выработанных Западом общечеловеческих культурных начал и особенностей чисто русских влияний, о котором мечтали лучшие представители нашего отечества».