Столетов

Прекрасно сказал о том же К. А. Тимирязев. «Глубоко дороживший родной речью, привязанный к своей родине, Владимиру, он был прежде всего европеец, — писал Тимирязев о Столетове. — Не было в нем ни следа той внешней распущенности, в которой нередко видят проявление широкой русской натуры, души нараспашку. Его просто коробило от той напускной простоты или искусственной патриархальной фамильярности в обращении, например, с учащимися, выражавшейся, между прочим, в пересыпании речи нелитературными словцами, пример чего в дни его молодости, да и позже можно было еще встретить в профессорской среде. Эта несколько сдержанная, строгая внешность была не случайной, в ней отражалась нравственная культура человека».

Столетов был сторонником широких международных связей в науке. Он был участником международных конгрессов, он посылал своих воспитанников работать в заграничные научные центры, но он стоял за сотрудничество на равных. Его огорчало, когда русским ученым приходилось ездить за границу только потому, что своих лабораторий не было. Это было обидно, и Столетов положил много труда, чтобы создать в Московском университете собственную лабораторию. Но когда она была создана, Столетов не видел ничего зазорного в том, чтобы выпускники университета съездили в Гейдельберг поработать у Кундта и Гельмгольца. Это были нужные поездки на равных. Он отправлял за границу Михельсона, Зилова, Шиллера.

Патриотические чувства Столетова глубоко бывали оскорблены, когда ему приходилось сталкиваться с замалчиванием открытий, сделанных русскими людьми. В своих речах, статьях он не раз способствовал утверждению приоритета отечественных ученых и изобретателей. Но эта борьба не имела ничего общего с национальной ограниченностью. Он выступал за приоритет и иностранных ученых. Нечистоплотность ему претила, к кому бы она ни проявлялась. Он не любил кражи чужих идей. В своем труде «Жизнь Исаака Ньютона» Столетов осуждал попытки Гука присвоить себе открытия Ньютона. «Остроумный и завистливый, Гук, — писал Столетов, — приписывал себе приоритет и в оптике и в теории тяготения». Столетов вступается за приоритет Кирхгофа и пишет:

«…В последнее время некоторые из английских ученых непростительно умаляют значение Кирхгофа в истории спектрального анализа. Ссылаясь на личные воспоминания о нигде не напечатанных беседах, В. Томсон в речи, произнесенной на Эдинбургском съезде Британской ассоциации (1871 г.), прямо приписывает заслугу открытия своему соотечественнику Стоксу… При всем уважении к Томсону, как одному из первых физиков нашего времени, нельзя не изумиться, видя, что так относятся к истории научных открытий».

Лебедев разделял взгляды своего учителя. Да и не только учителем становился для него Столетов, но подлинным духовным отцом. У него учился Лебедев не только тому, как творить в науке, но и как жить, каким быть.

Отношения Столетова с Лебедевым становились все короче… Их многое роднило. Не говоря уже о сходстве в главном — в отношении к науке, труду, родине, много сходного было и во вкусах, пристрастиях, особенностях характера, взглядах, даже в подробностях биографий.

Оба, и Столетов и Лебедев, были купеческими детьми.

Столетову нужно было только хотя бы кратко познакомиться с жизнью Лебедева, узнать о том, что он, сын обеспеченного негоцианта, по доброй воле, по собственной охоте избрал нелегкую дорогу ученого, чтобы уже почувствовать расположение к молодому физику.

Оба они не пожелали иметь дел с людьми, к сословию которых принадлежали их отцы. Еще тогда, когда они были мальчиками, их оставляло равнодушными величие банковских операций, торжественность шестизначных капиталов. Их интересовали совсем другие числа, показывающие, чему равна скорость света, каковы расстояния до звезд. Их совершенно не трогала всемирная известность банка Ротшильда, их волновала вездесущность всемирного тяготения. Торгашей, лавочников, мещан они не любили уже с детства. Если уж надо, чтоб купцы, так пусть занятные купцы из задачников арифметики, совершающие сложнейшие операции с покупкой сукна разного цвета или составляющие необычайные смеси из чая разных сортов, — негоцианты из арифметического задачника Малинина и Буренина, которые совершали столь головоломные сделки, что их можно было распутать только логарифмами и биквадратными уравнениями.

Столетов и Лебедев были холосты. Столетов так и закончил свою жизнь холостяком. Лебедев, правда, женился, но много позже — в 1908 году, сорока двух лет, за четыре года до смерти. Женщины, сыгравшие большую роль в жизни и Столетова и Лебедева, — это их матери и сестры. И Столетов и Лебедев — нежнейшие сыновья и братья. Оба они рано потеряли своих отцов: Лебедев — в 21 год, Столетов — в 18.