О короткости их отношений свидетельствует сохранившаяся переписка. Официальных писем в ней нет совсем, хотя Лебедев, видимо, хранил все, что посылал ему учитель. Письма Столетова — это по большей части короткие, иной раз в одну строчку, дружеские записки. Так пишут друг другу люди, которые постоянно видятся и главные вопросы решают при личном свидании. Эти записки — только напоминания: «Петр Николаевич, зайдите на минуточку (в любое время). Я опять чувствую себя дурно и хочу посидеть дома, а между тем имею лично Вам сказать. Не задержу. Ваш А. Столетов».
Вот еще записка: «Петр Николаевич, черкните строчку о том, наладилось ли дело с Комитетом и пришлите с Давыдом (служителем лаборатории. —
В тяжелые годы, когда здоровье Столетова, затравленного реакционерами, начало ухудшаться, ему труднее стало выходить из дому, да и не хотелось ученому бывать в университете, где многие из коллег предали его, испугались неприятностей, которые им могли грозить за дружбу с беспокойным профессором, Лебедев часто навещал Столетова дома. Вот записочка от 16 января 1894 года:
«Многоуважаемый Петр Николаевич!
Неожиданный припадок (вчера рано утром) заставил меня отложить задуманный отъезд до завтра (понед.), прошу пожаловать в 5 ч. Мне теперь лучше, и я не боюсь новой отсрочки. Ваш А. Столетов».
Вот еще:
«Что это вы исчезли? Не опять ли сокрушены ин-флюэнцой или «световым давлением»? Сегодня опять был Вульф, в чаянии вас видеть, а я собирался Вам опровергать Brillouin’a, взяв на себя роль «advocatus diaboli» (!)».
Снова и снова записки — назначение встреч, приглашение домой. Вот записка, написанная незадолго до кончины Столетова:
«П. Н. Лебедеву. Если вы в лаборатории, то выберите минутку зайти ко мне».
В записочках много юмора. 5 декабря 1895 года Столетов пишет Лебедеву:
«С прискорбием вижу, что световое давление начинает сказываться теми коварными симптомами, каких я всегда от него ожидал. Постарайтесь довести голову до совершенной пустоты, — может, тогда, вопреки Вашим ожиданиям, вовсе перестанет вертеться».
Сохранилось письмо, содержание которого человеку непосвященному понять трудновато. Вот оно:
«Дорогой Петр Николаевич!
Шубу получил. Ворочая в голове нашу пропажу, могу с ней примириться только одним способом. Еду в понедельник к Книшеку и Урбану и заказываю такую же шубу (identical), какую они соорудили в прошлом году. Пожалуйста, не возражайте и не пытайтесь помешать этому, а подчинитесь велению судьбы. Два дня сроку — отчасти по случаю праздников, отчасти под влиянием письма экзекутора, который уповает на «горячие следы».
Ваше сопротивление повергло бы меня в самое несносное состояние, а потому еще раз — не прекословьте. Ваш А. Столетов».
Дело заключалось вот в чем. Когда Лебедев был у Столетова, в переднюю забрался вор. В числе украденных вещей была и шуба Лебедева. Столетов считал своим долгом возместить Лебедеву потерю. Лебедев же возражал.
Об этой истории мне рассказал Аркадий Климентьевич Тимирязев.
Скромная лаборатория Московского университета стала местом, где был совершен, может быть, один из самых изумительных экспериментов в истории физики. Лебедеву удалось взвесить свет, измерить световое давление. Эта работа, сделавшая Лебедева классиком, была закончена им через четыре года после смерти своего учителя. Александру Григорьевичу не привелось увидеть величайший триумф своего лаборанта.
Лебедев долго ходил вокруг проблемы давления света, откладывал опыты, все не решаясь начать решительный разбег перед прыжком на побитие рекорда. Словно спортсмен, который старается чуть-чуть повременить перед решительным разбегом, прохаживается, подпрыгивает, приседает, примеряется. Еще немного — и он ринется на штурм планки, установленной на рекордной высоте. Он знает это, ощущая приятный холодок волнения. Вспоминая о работе по световому давлению, Лебедев сознавался, что подготовительный период мог бы быть покороче.