Стервятники Техаса

Толпа уже хлынула к зданию, окружая его со всех сторон; нападавшие принялись бить по дверям прикладами ружей. Потом раздались револьверные выстрелы, и свинцовые клещи стали впиваться в бревна и доски. Ричардс взвыл, предчувствуя скорую развязку, — он прилагал отчаянные усилия к тому, чтобы стать меньше и незаметнее. Элкинс отозвался все тем же нечленораздельным злобным урчанием.

Охотник уперся одной ногой в стену. Хрустнули сухожилия, вздулись бицепсы на руках, набухли на висках вены. Когда железный прут на одном конце начал изгибаться, из груди Элкинса вырвался свирепый клекот. Наконец ему удалось выдрать стержень из первого гнезда, а с еще одним рывком он уже держал прут в руках.

Элкинс развернулся лицом к двери, резко выдохнул и стремительно согнулся пополам, спасая себя от страшной угрозы: он уже знал, что нападавшие вооружились бревном, которым намеревались протаранить дверь.

Действительно, спустя мгновение дверь рухнула, по комнате разлетелся град обломков. Охотник всмотрелся в искаженные злобой, озаренные светом факелов лица людей, обступивших дверной проход. Толпа линчевателей состояла из шулеров, владельцев злачных местечек, бандитов, воров и прочего отребья — среди них не было ни одного человека честного ремесла, ковбоя или охотника.

Но вместо того, чтобы ворваться в камеру, люди замерли, охваченные смертельным испугом: их встретило жуткое, перемазанное кровью, взъерошенное чудовище. Свирепо сверкая красными глазищами, оно сжимало в лапах увесистую железяку.

С душераздирающим кличем чудовище бросилось в дверной проход, вклиниваясь в гущу нападавших.

Десятки глоток вторили этому кличу оглушительным воем, но еще громче звучали истошные вопли пострадавших. Порывисто заколыхались и погасли факелы. Вслепую грянули ружейные выстрелы, но в рукопашной толчее нельзя было надеяться на точный прицел. И посреди этого столпотворения бушевал Гризли Элкинс, подобно обезумевшему от крови медведю посреди отары овечек.

Железный прут, выдернутый из тюремного окна, превратился в страшную палицу, от ударов которой раскалывались черепные коробки и крошились кости. Сгустки мозгов и брызги крови брызгали ему в лицо, привкус крови наполнил рот. Вокруг в кромешной тьме кружились и мелькали чьи-то лица, разлетались в разные стороны тела. Никто из нападавших не причинил ни малейшего вреда беснующемуся узнику: удары либо попадали в воздух, либо отскакивали от его могучей шеи и плеч. Наконец, чей-то удар оказался точнее, или, вернее, удачнее прочих. Кулак со всего маху угодил Элкинсу в голову, из глаз охотника посыпались искры, на миг он оцепенел. Тут же нож, врезавшись наугад в широкую пряжку его пояса, лишился острия, а обломок клинка вспорол бизонью шкуру и оставил рваный зубчатый порез на боку Гризли.

Со всех сторон к Элкинсу потянулись руки, и грянувший рядом грохот сапог словно заставил его очнуться.

Сметая, рассекая, разрывая, расплющивая захлестнувшую его волну оголтело ревущего, бранящегося сброда, охотник начал прокладывать себе путь к спасению. То был натиск обезумевшего от ярости быка. Раздавая удары нечеловеческой силы, Элкинс пропахал кровавую борозду в иступленной толпе: за его спиной остались лежать, корчась в предсмертных муках, искалеченные враги. Чьи-то невидимые руки воткнули ружейное дуло в мякоть его живота, но стоило Элкинсу вздохнуть полной грудью, как боек ударил мимо каморы, а спустя еще миг, после сокрушительного удара железного прута, руки врага навсегда расстались с ружьем.

Элкинс перепрыгнул через тело павшего врага и сломя голову бросился вперед, в спасительную ночную тьму. Толпа продолжала бесноваться, с воплями и бранью кружась на одном месте и тщетно пытаясь отловить впотьмах свою жертву. Нанесенные вслепую удары попадали в пустоту, поднялась бестолковая пальба.

Элкинс добежал до первого из домов, беспорядочно выстроенных вдоль улицы, которая начиналась невдалеке от тюремного пустыря. Он сиганул за угол и, стараясь держаться в тени, помчался к лошадиному стойлу у «Серебряного башмака». На пути ему никто не повстречался: даже владельцы ночных заведений и бродяги отправились поглазеть на линчевание.

Его гнедой стоял у той самой коновязи в стойле, где он его и оставил.

— Вот канальи! — выругался Элкинс, запрыгивая в седло. — Видать, решили уморить мою конягу голодом!