– Обещанного три года ждут. – Кирька засвистел и удалился, прихрамывая.
– У меня денег нет! – выпалил Егор.
– Тебя никто и не спрашивает! – Димка щелкнул брата по затылку. – Миллионэр.
Он именно так и сказал – с буквой «Э» на конце.
Мишка невесело усмехнулся. Мечта о
– Потапыч, может, лучше рыбу пойдем ловить? Ну его, тот берег! А?
– Не хотите – я один поеду. Трусишки! Забоялись – так и скажите. Бегите к папочке под рясу прятаться.
– Никто не отказывался, – покраснел Димка. – Но денег же нет!
– Найдем. – Мишка покусал губу в задумчивости. – Ждите здесь.
Он быстро отвел Января в конюшню и побежал в дом.
Потапыч еще вчера видел деньги на комоде у отца в комнате. Вообще-то отец никогда деньги не прятал. Они обычно хранились в деревянной резной шкатулке. А тут и вовсе лежали на виду, на белой кружевной салфетке, придавленные ключами от машины. В стопке Мишка увидел несколько бумажек по сто рублей и решил, что вряд ли отец точно помнит, сколько их, и не заметит пропажу. Тем более Петр Михайлович часто повторял: «Сто рублей не деньги». Это у него вроде присказки было, особенно когда предстояло платить большие суммы за корма для лошадей или еще за что-то.
Мишка утешился воспоминанием об отцовской присказке, но все равно выскочил из комнаты с красным лицом, словно его по щекам нахлестали.
– Пошли скорей! – поторопил он Димку и Егора и быстрым шагом пошел по тропинке в степь, чтобы никому из домашних не попасться на глаза.
Лодка покачивалась на волне, которую подняла промчавшаяся вниз по Дону рейсовая «ракета». Заветный берег приближался, а настроение у Мишки было гнусное, и зов
– Ты чего? – вывел его из тягостных раздумий басок Егора. – Не слышишь? Бери правее, говорю.
Он сидел на носу лодки, а Мишка грёб и не видел берег, к которому скользила лодка. Потапыч изменил курс, как велел впередсмотрящий. Димка ёрзал на корме, наблюдая за выражением лица друга, читая его, как открытую книгу. Его наблюдения не предвещали ничего хорошего. Беспокойство передалось Димке, хотя он и не знал наверняка, что Мишка стащил деньги.
Лодка ткнулась в узкую песчаную кромку, отгороженную от берегового таинственного мира шуршащей стеной трехметровых камышей. От них исходил жар, запах сухой травы и гниения отмиравших стеблей и листьев, попа́давших в воду.
– А-а! – заорал Егор, едва сошедший с лодки. Он тут же с завидной скоростью залез обратно. – Змея!
Мишка свесился через борт с нарочито равнодушным видом, хотя внутри у него все дрожало.
– Да это уж! – с облегчением выдохнул он. – Трусишка зайка серенький…
– Я и в ухо дать могу, – обиженно пробубнил Егор. – Надо было сапоги резиновые взять.
– И скафандр! – с усмешкой подхватил Потапыч, смело выпрыгивая из лодки.
Новые сандалии намокли и потяжелели. Мишка пожалел, что не снял их, но не стал разуваться, чтобы не терять лихой вид перед братьями, выжидающе сидящими в лодке. Они не решались окунуться в прибрежные воды и в
– Вы идете или вас обратно отвезти?
Егор вылез и, опасливо ступая по воде, вышел на песок. Втроем затащили лодку повыше на берег, потому что привязать ее было не к чему.
Мишка занозил ладонь и мучился оттого, что под рукой нет иголки и нельзя вытащить щепку. Ему хотелось есть, но упрямство толкало его вперед.
– Ну и куда здесь идти? – Димка поднял голову и, щурясь, поглядел на верхушки колышущихся камышей.
– Прямо. – Мишка пошел, раздвигая шуршащие и колючие камыши. – Дойдем до железной дороги. Слышите поезд?
Димка с Егором слышали, но дорога оказалась достаточно далеко. Долго брели в камышах, отбиваясь от слепней и комаров, проваливаясь в грязевые болотца.
Потапыч старался не смотреть на свои новые сандалии и на искусанные насекомыми ноги и руки. Ладонь с занозой пульсировала от ноющей боли.
По дороге они нашли только ржавую консервную банку с отмокшей этикеткой, но никаких гильз, оружия, следов Гражданской войны, о которых мечтал Потапыч, не обнаружили.
– Вон твоя железная дорога, – мрачно показал на насыпь Егор. – Что дальше? Жарища! Обед пропустили. Мать разозлится, без ужина еще, чего доброго, оставит. Дак еще успеть к ужину надо. Будет нам сегодня!
Мишка влез по насыпи. Рельсы сверкали, как сварка. Если на них смотреть какое-то время, а потом закрыть глаза, яркие полосы продолжали сиять и под веками, как будто их выжгли на самих глазах.