Стенание

– А на то, что простым людям приходится ждать на морозе, распорядителям наплевать, – буркнул я.

Коулсвин посмотрел на меня, удивленный моим сердитым тоном.

«Нужно быть осторожнее, – подумал я, – и не уподобляться анабаптистам, чьи идеи о всеобщем равенстве при новой власти точно так же не найдут себе места, как и при старой, какие бы радикальные перемены ни произошли в религии».

Я взглянул на окна над высокими арками Больших ворот. Там располагался кабинет короля, куда он вызвал меня в ту кошмарную ночь. Больше Генрих не будет смотреть на своих подданных из окна. И вдруг я ощутил себя свободным.

– Полагаю, вы ничего не слышали о том, как поживает миссис Слэннинг? – спросил Филипп.

– Представьте себе, как раз таки слышал, – возразил я.

Гай время от времени сообщал мне новости о моей бывшей клиентке. Он здорово разозлился на меня в ту августовскую ночь и был абсолютно прав, но в последующие недели, когда на душе у меня было так скверно, как никогда в жизни, старый друг проявил сочувствие и подставил плечо. Его сострадание взяло верх над злобой, за что я ему бесконечно благодарен. Я взглянул на Филиппа, не зная, как он воспримет то, что я ему скажу.

– Изабель уехала во Францию, что стало возможным теперь, после заключения мира. Вернулась к католической вере и ушла в монастырь где-то в глуши, – поведал я.

– В монастырь? – потрясенно переспросил Коулсвин.

– Не знаю, приняла она обет или еще нет. Там вроде бы долгая процедура. – Мне было интересно, исповедовалась ли уже Изабель в своем грехе. – Думаю, это для нее лучший выход. Миссис Слэннинг отдала все свое имущество монахиням, а доля Эдварда в том доме перешла к его семье.

Филипп неодобрительно наклонил голову:

– Какое бы убежище ни предоставили Изабель паписты, эта женщина напрасно утешает себя, поскольку утратила всякие шансы на спасение души.

Николас пристально посмотрел на него:

– Так вы полагаете, сэр, что когда миссис Слэннинг умрет, то будет гореть в огне, как горела Энн Аскью на Смитфилде, но только вечно? И раскаяние ровным счетом ничего не изменит, да?

– Божьи законы выше человеческого разумения, молодой человек, – твердо ответил Коулсвин.

Я тихо проговорил:

– Если Божьи законы таковы, то их действительно не понять.

Я подумал о Хью Кертисе, своем подопечном. Когда осенью в Антверпене усилились преследования протестантов, Хью уехал в Гамбург и сейчас работал вместе с немецкими купцами из Ганзейского союза. Эта великая борьба между протестантами и католиками, развернувшаяся по всей Европе, теперь могла любого из нас сделать беженцем, заключенным, а то и вовсе лишить жизни.

А процессия все не появлялась, хотя у ворот, где она должна была пройти, забегали туда-сюда распорядители, один из которых был в белом стихаре и дрожал от холода. Мне вспомнилось, как месяц назад викарий опоздал на бесконечно менее важную церемонию, когда Джозефина сочеталась браком с Эдвардом Брауном. Венчание состоялось в маленькой приходской церкви, которую посещал жених; там собрались его родные и друзья из инна вместе с хозяином, мастером Питером Хеннингом. У Джозефины не было родственников, и выдавать ее замуж пришлось мне. Я был горд такой ролью, хотя знал, что буду очень по ней скучать. На прошлой неделе новобрачные уехали в Норидж. Я нанял одного старого ворчуна по имени Блэйби, чтобы тот присматривал за моим домом, пока я не найду нового эконома, и, кроме него, в моем хозяйстве теперь оставался только Тимоти. Осторожно, очень деликатно я уговаривал мальчика, чтобы он, когда ему исполнится четырнадцать, все-таки пошел в подмастерья к кузнецу, который подковывал лошадей в Линкольнс-Инн. Я был согласен оплатить обучение Тимоти, чтобы дать ему шанс в жизни.

И тут я увидел их – впервые за шесть месяцев, перед толпой, чуть в отдалении. Джека и Тамазин. На миссис Барак был теплый плащ с капюшоном, но она выглядела бледной. Я знал от Гая, что две недели назад, как раз в ту ночь, когда умер король, она благополучно родила здоровую девочку. Тамми не следовало выходить так скоро на мороз, но я представлял, как она настаивала на этом.

Барак рядом с ней по-прежнему выглядел больным. В его лице была одутловатость, и он набрал вес. Я увидел с замиранием сердца, как колышется пустой правый рукав его камзола. Он повернул голову и поймал мой взгляд. Тамазин тоже посмотрела в мою сторону, и, когда заметила меня, лицо ее окаменело.

– Идут! – прокатился по толпе гул голосов.

Все возбужденно зашевелились, вытягивая шею и поворачивая голову к Гольбейновым воротам. Из-за них в чистом холодном воздухе раздались песнопения, но потом несколько минут снова ничего не происходило. Люди подпрыгивали и топали ногами, а некоторые начали недовольно ворчать: уж больно лютым был мороз.

Рядом со мной произошло какое-то движение. Я обернулся и увидел Барака, пробирающегося сквозь толпу к нам. Тамазин, как и прежде, смотрела на меня полным ненависти взглядом.

Джек здоровой рукой взял Николаса за локоть:

– Как дела, Никки-малыш? Я не видел тебя с той ночи. Все в порядке?