Стефан Цвейг

«В одно ноябрьское утро 1931 года я проснулся пятидесятилетним. Седому, подтянутому зальцбургскому почтальону в этот день пришлось туго. В Германии был распространен благой обычай широко отмечать в газетах писательские полувековые юбилеи, и старику пришлось втащить по крутой лестнице изрядный груз писем и телеграмм. Прежде чем вскрыть их и прочесть, я задумался над тем, что значит для меня этот день. Пятидесятилетие – это перевал; с тревогой оглядываешься назад, на уже пройденный путь, и втайне спрашиваешь себя, суждено ли ему идти все выше. Я перебирал прожитые годы; я оглядывал эти пятьдесят лет, оставшиеся позади, как будто смотрел из окна своего дома на цепь Альп и пологую долину, и мне пришлось сказать себе, что роптать было бы грешно. В конечном счете, мне было дано больше, безмерно больше, чем я ожидал или надеялся достичь. Поприще, на котором я желал воспитать и выразить свою душу – поэтическая, литературная работа, – принесло плоды, о которых я и помыслить не мог даже в самых смелых отроческих мечтах. Лежавшая передо мной отпечатанная к моему пятидесятилетию библиография{384} – подарок от издательства “Инзель” – упоминала мои книги, вышедшие на всех языках мира, и сама была книгой; ни один язык не был пропущен – ни болгарский, ни финский, ни португальский, ни армянский, ни китайский, ни маратхи. Мои слова и мысли устремились к людям в знаках для слепых, в стенографических значках, на самых экзотических алфавитах и диалектах, мое существование вышло далеко за пределы моего собственного “я”»{385}.

Все тот же исполнительный Эрвин Ригер, эксперт по французской истории и литературе, прежде помогавший собирать необходимые источники о Руссо, Казанове, Стендале, Фуше и Наполеоне, несколько месяцев работавший над полной библиографией друга, в 1931 году перебрался в Париж. В архивах Национальной библиотеки он занимался тщательным отбором материалов и документов о Великой французской революции для воплощения очередного замысла Стефана – написания драматической, трагической истории жизни и казни ее величества королевы Франции Марии-Антуанетты.

«История, этот великий демиург, вовсе не нуждается в героическом характере главного действующего лица разворачиваемой ею потрясающей драмы. Чтобы возникла трагическая напряженность, мало только одной исключительной личности, должно быть еще несоответствие человека своей судьбе. <…> Трагическая ситуация возникает и в тех случаях, когда ничем не примечательный или даже слабый характер оказывается в чрезвычайных условиях, когда личная ответственность подавляет, уничтожает его, и, пожалуй, по-человечески эта форма трагического представляется мне наиболее волнующей», – напишет Цвейг осенью 1932 года во вступлении к уже готовому «портрету ординарного характера».

Ригер поработает в архивах Парижа на славу и привезет в Зальцбург массу прежде нигде не обнародованных, не опубликованных источников, имеющих отношение к судьбе обезглавленной королевы. Большинство из них Цвейг укажет в послесловии и непременно лишний раз уточнит формулу, которой всегда следовал для достижения наибольшего успеха и наилучшего результата: «Лучше меньше материала, но подлинного, нежели больше, но сомнительного – вот основной психологический закон, принятый при отборе писем для использования в этой книге».

Неудивительно, что к Рождеству 1932 года «Мария-Антуанетта» стала самым продаваемым романом на немецком языке. Первые 50 тысяч экземпляров в считаные недели были раскуплены в Лейпциге и Берлине. В следующем, 1933 году вышли повторный тираж на немецком языке и первые издания на английском, французском, итальянском, датском языках. В год смерти Цвейга роман впервые переведут на испанский язык, в 1946-м – на шведский, в 1950 году – на греческий и японский. На русском языке первое издание «Марии-Антуанетты» выйдет в сокращенном варианте в 1933 году в Риге в издательстве «Культурная жизнь». Первое полное издание романа на русском появится только в 1989 году, в переводе Льва Матвеевича Миримова специально для издательства «Мысль».

Будущий триумф именно этой книги Цвейга безошибочно предвидел Фрейд, первым получивший подписанный экземпляр и ответивший автору письмом от 20 октября 1932 года: «Дорогой господин доктор! Благодаря вашей щедрости я прочел теперь почти все ваши книги, описания людей и судеб, и испытываю искушение заметить, что ничто из них не показалось мне столь убедительным, по-человечески захватывающим, вероятно столь адекватным той трудноосязаемой и все же незаменимой исторической истине, как эта последняя книга о неблагой, как вы выражаетесь, мелкомасштабной и сильно обиженной судьбой Марии-Антуанетте. И совершенно зрелый, освобожденный от известной патетической чрезмерности язык, и ограничение описания простым и необходимейшим выдают мастера».