Стефан Цвейг

Герой романа Бер-Гофмана, осмысливая неизбежность собственной смерти, пытается смириться с ней психологически. Переживая смерть друга детства, врача Георга, старение и увядание своей жены, Пауль приходит к выводу, что его эгоцентризм – это истинная причина страха смерти, и находит спасение в единении с законами жизни. Законом жизни для Цвейга в годы войны станет его внутреннее ощущение, что он говорит «одновременно и от своего имени, и от имени времени», что «победа», доставшаяся ценой тысяч жертв, не оправдывает эти жертвы. Писатель называет себя «пораженцем», и таким образом избранный им в качестве символа поэмы пророк становился его собственными глазами. Предостерегающим возгласом, «что мир лучше войны», что пророк, оказавшийся в тюрьме, способен продолжать мыслить, а мысли его – быть свободными и созидательными; что тот, «кого презирают как слабого, трусливого в период воодушевления… оказывается единственным, кто выдерживает и преодолевает тяжесть поражения»{293}.

Критик Рихард Шпехт предполагал, что пламенный язык цвейговского героя Иеремии «мрачно сверкающими, великолепными образами, силой отчаяния и яростным издевательством» превосходит собой даже библейский прообраз. К концу июня первая сцена драмы была завершена, и автор так бы и провел еще три года, не поднимая носа от книг в казарменной библиотеке, пока однажды ему не представился случай отложить Библию и не отправиться в составе группы корреспондентов на самый настоящий фронт.

Летом 1915 года в результате контрнаступления немецких и австро-венгерских войск была прорвана русская линия обороны и произошло отступление русских из Галиции, Литвы и Польши на глубину пятисот километров. В этой связи архивное начальство распорядилось сохранить для своего учреждения те плакаты, объявления, газеты и прокламации на русском языке, которые были развешаны на улицах галицийских и польских городов, прежде чем они будут уничтожены. «Полковник, который случайно знал о моем увлечении коллекционера, поинтересовался, не хотел бы я заняться этим; я немедленно согласился». Задание заключалось в сборе как можно большего числа фактов русского присутствия в Галиции для учета и сохранения в архиве. Кроме этого, Цвейгу поручили сделать фотоснимки с мест событий для будущих репортажей.

«Всякий раз, когда я прибывал в какой-нибудь из галицийских городов, в Тарнув, Дрогобыч, Лемберг… на вокзале толкалось несколько евреев, так называемых “факторов”, профессией которых было доставать все, чего только не пожелает клиент: достаточно было сказать одному из этих универсальных дельцов, что мне нужны прокламации и объявления периода власти русских, как фактор бежал словно гончая и передавал задание загадочными путями десяткам унтер-факторов; через три часа у меня, не сделавшего и шага, был материал во всей полноте. Благодаря такой замечательной организации у меня оставалось время увидеть многое, и я многое увидел».

Прежде всего, он ужаснулся разрухе польских городов, разбитым мостам и дорогам, разграбленным магазинам, нищете мирных жителей. Он наблюдал колонну пленных русских и бородатых ополченцев из Тироля, ее охранявших. Был шокирован антисанитарным состоянием товарных поездов, в которых врачи спасали истекающих кровью раненых, и настолько отчетливо запомнил «содержимое» подобных составов, что через много лет в деталях описал их в мемуарах: «Рядами вплотную стояли примитивные нары, и все они были заняты стонущими, потными, мертвенно-бледными людьми, которые хрипели от недостатка воздуха и густого запаха экскрементов и йодоформа. <…> Прикрытые давно пропитанными кровью грубошерстными одеялами, люди лежали на соломе или жестких нарах, и в каждом таком вагоне среди стонущих и умирающих было уже по два или по три покойника».

Когда их поезд, перегруженный ранеными, прибыл в Будапешт, а до этого капрал Цвейг всю ночь, не сомкнув глаз, на каждой станции таскал ведра воды для паровоза и для того, чтобы врач мог обмывать стонущих от боли бедолаг, он с изумлением увидел город, «который был так красив и беспечен, как никогда»: «Женщины в белых платьях прогуливались под руку с офицерами, которые вдруг показались мне словно офицерами другой армии по сравнению с теми, которых я видел только позавчера, только вчера. В одежде, во рту, в носу еще стоял запах йода из вчерашнего поезда с ранеными, а я видел, как они покупают букетики фиалок и галантно преподносят их дамам, как по улицам разъезжают шикарные автомобили с безукоризненно выбритыми и одетыми господами. И все это в восьми или девяти часах езды скорым поездом от фронта!»