Старая дева

В эту ночь я впервые увидела сон из своей прошлой жизни и удивилась, причем в тот момент, когда поняла, что уже не сплю. Из всего разнообразия впечатлений, из самых существенных и невосполнимых потерь я видела незнакомую мне пятиэтажку без балконов, холодную, неуютную, где слышно было, как кашлял кто-то на другом конце дома и надрывался чей-то ребенок в плаче. Я видела двор с давно заброшенной детской площадкой, пятна свежего асфальта на самодельной парковке, пыльные машины, деревья, отживающие свой срок, и подожженную кем-то помойку. И вместо запаха лип и бензина в нос мне била удушливая темная паль.

Я открыла глаза, потянула воздух, и в тот же момент меня прошило насквозь иглой из льда. Я села, соскочила с кровати, выбежала в коридор, после кинулась в зал. Здесь тянуло гарью сильнее, а еще, как мне показалось, я расслышала еле слышный надсадный гул.

Треснуло стекло, и за окном я увидела яркий отсвет освободившегося огня.

Глава двадцать вторая

— Горим! Горим! Барышню, барышню будите! Горим!

Сначала крик был неуверенный. У кого-то — у Анны? — были еще сомнения, что происходит, неудивительно, что они не смогли различить запах дыма в той вони, которая в их комнатах стояла обычно. Огонь трепыхался за окном, а я боялась распахнуть дверь, потому что знала, что может возникнуть обратная тяга. Немного теории, которой меня как арендатора концертного зала досыта кормили инспекторы пожарной охраны и специалисты арендодателя.

Дверь распахнулась, вбежал Кузьма — растрепанный, в кое-как надетой рубахе, и, увидев меня, схватил за руку и потащил прочь.

— Стой! — завопила я, но Кузьма не слушал. Вырваться из его пятерни было фантастикой. — Стой, дурень! А ну пусти меня!

Подействовало — не сила, а слово; я дернулась, оставив Кузьме добрый клок своей ночной рубахи. Ткань старая, треснула до бесстыдной прорехи, и я даже не подумала прикрыться.

— Буди всех! — приказала я, хотя уже слышала крики — все проснулись. — Пусть выбегают! Никитку и женщин выведи!

Я толкнула Кузьму в коридор, ужасаясь усиливавшемуся гудению и жару. Где-то, где очаг возгорания, пламя уже не потушить, но потом, все потом. Черт с ним, в этом доме нет ничего ценного, кроме того, что мне необходимо забрать.

Снова раздался звон стекла. Где занялось? В крыле, где спала дворня, но не совсем рядом с их комнатами… кухня с другой стороны. Припасы. У нас остались припасы, но я понимала — пытаться их спасти равносильно гибели. Есть деньги, я все куплю, люди важнее. Путаясь в рубашке, я влетела в спальню, рванула ящичек бюро, схватила кипу документов и Око и бросилась к выходу.

Мимо меня промчался к двери Никитка. Голосила Степанида — заунывно, протяжно, без интонаций, стоя истуканом посреди коридорчика. Анна умудрилась насовать ей что-то из кухни и теперь навешивала все, что попадалось под руку, на остолбеневшего Кузьму. Потом Анна метнулась куда-то и тут же выскочила с огромным не то тазом, не то кастрюлей, и за ее спиной пламя плюнуло в коридор и быстро начало расползаться по стенам.

— Бегите! Бегите все! — заорала я и подала пример — выбежала первая, не замечая ничего.

Я отбежала метров на двадцать, остановилась и оглянулась. Пламя подлизывало крышу — еще немного, и пожар заметят, даже мои люди, кто живет в своих домах, заметят, может, кто и прибежит на помощь, но толку? Дом не спасти, он сгорит. Я видела мало пожаров вживую, но очень много — в записи, и всегда важны были первые, самые первые минуты, когда пламя еще слабо, а затем оно набирает силу в прогрессии и становится похоже на напалм — с ним уже не справиться никому. Первые эти минуты — мгновения жизни — вдалбливали в меня инспекторы и специалисты как единственный шанс на спасение. Потом — потом все сожрет огонь, и останется только пепел.

Спотыкаясь и роняя вещи, на пороге появилась Степанида, продолжая выть. Ее отпихнул Кузьма, пробежал мимо меня, свалил вещи в безопасное место, вернулся к крыльцу, схватил застывшую Степаниду за плечо и практически отшвырнул ее подальше от дома. Вышла Анна, поставила свой таз в сторону, обстоятельно вернулась в дом.

Они знают, как действовать, поняла я, и не сделают ничего, что навредит им и лишит кого-то жизни; они знают, когда закончатся эти важные несколько первых минут. Пожары в это время настолько не редкость, что крестьяне работают как заправские спецы. Без паники, без воплей, но чем это все кончится, что будет, если кто-то просчитается, ошибется? Вновь появились и Кузьма, и Анна; Степанида, дура, корчилась у меня возле ног. Никитка посмотрел на нее, положил в общую кучу спасенные припасы — аккуратно пристроил, чтобы не перепачкать, — после чего наклонился и отвесил ей смачную оплеуху. То ли научился от матери, то ли от отца, но действие возымело: Степанида хотя бы перестала нудеть.

Крыша с одной стороны дома уже полыхала, и я слышала неразборчивые крики от прочих крестьянских домов. Далеко — огонь не перекинется, ветра нет. Здесь сам Премудрейший нам в помощь.

— Пожар! Горим! Горим! Спасайтесь, люди!