Старая дева

И ничего, кроме воплей, никаких действий, все подбегали, выстраивались в ряд, разевали рты. При свете пламени и луны я разглядела Федота и каких-то смутно знакомых баб. Никитка дернулся было к матери, я хотела его остановить, выронила документы, выругалась негромко, и на мое счастье никто этого не слышал, а на пачку бумаг я просто-напросто наступила. Ветра нет, но это сию секунду…

Анна сорвала с плеча и скинула в кучу последнюю тряпку, поставила еще один огромный бидон.

— Курей, курей выгони! — рявкнула она на сына. — Чего встал, ну! А ну курей!..

Никитка метнулся за угол. Я растерялась, дрожащими руками надела Око на шею, подобрала бумаги, начала засовывать за пазуху, но рубашка держала их ненадежно, я злилась, подхватывала разлетевшиеся бумаги, совала за пазуху снова, и руки мои тряслись. Меня настигала паника и осознание того, что что-то идет не так. В прежней жизни я не подумала бы бежать за старыми документами — но это были те времена, когда любой документ можно получить дубликатом за две минуты. Не будет у меня этих бумаг — не будет ничего.

Да и у меня и так уже ничего нет… как считает кто-то, кто поджег дом. Это поджог или случайность? Пока я мучилась с документами, стараясь не сорваться в истерику, вернулся Никитка, держа в обеих руках связку — другого слова я от стресса не подобрала — кур за лапы, вниз головами. Тупые птицы слабо трепыхались и дергали подслеповатыми бошками, не понимая, что им только что спасли жизнь — не то чтобы после этого долгую.

Отблески пламени пробились в кухню и начали поздний пир мародера.

— Кузьма! — заорала я, прижимая к груди и бумаги, и порванную рубаху. Он меня сможет услышать? Там, где пламя, должно быть, невыносимый гул. Разбилось окно в зале, полетели на улицу один за другим наскоро связанные мешки, и крестьяне — Анна, Никитка, Федот, еще кто-то — кинулись их подбирать и оттаскивать.

Не можешь помочь — не мешай.

— А ну, оттащите это все дальше и сложите! — прикрикнула я на тех, кто стоял и глазел на горящий дом. Явно не только мои люди, но не переломятся, раз пришли. — Степка, а ну встала! Высеку! Кузьма! Кузьма! Выбирайся оттуда! Хватит! Хва-ати-и-т!

Крыло, где начался пожар, уже полыхало и гудело, как растревоженный улей, но барская часть дома была не тронута. Я догадалась, что Кузьма закрыл дверь, ведущую в зал, и отсек огонь, задержал его, но это все ненадолго.

— Кузьма-а-а!

Он кивнул мне в окне и снова исчез.

— Но-о, барышня, — остановила меня Анна, — Кузьма знает. Почитай, сколько раз горело-то все? А, так вы не припомните, вы еще от такусенька были, — она показала рост чуть выше собственного колена, — когда конюшня барская горела. Кузьма что? Коней вывел, коляску вывез, Макарку-конюха и то вывел, а барин его потом, никчемного, до смерти засек.

— Кого? — пролепетала я, не сводя взгляд с темного оконного проема с разбитыми стеклами. Пока — темного. Сколько еще выдержит дверь?

— Так Макарку, — несколько удивленно ответила Анна. Ну ясно, что не Кузьму… — А кто пьяный конюшню спалил? Не лошадь же? Да и невелика потеря. О, а ну, ну, ну, шевелитесь, дурни квелые! А ты куда? — Она схватила Никитку за шиворот рубахи. — А стой! Вона, добро барское стереги! Да брось курей-то!

Лука, если женился по собственной воле, а не по указке барина, и тут не прогадал. Анна превосходно заменяла мужа в его отсутствие. Да, у нее была тяжелая рука, что тут же испытала на себе Степанида, неуклюже подвернувшаяся Федоту под ноги, отчего тот чуть не упал. Кузьма выкинул последний мешок и кулем вывалился из окна. За ним поползли первые клубы дыма.

— Все, барышня, за прочим уже идти не можно, — покачал он головой, подходя ко мне ближе, — людей погубим. Что мог, то спас.

Я, плюнув на вываливающиеся бумаги, в два шага подскочила к Кузьме и порывисто обняла. От него несло потом и дымом, и, конечно, он застыл, не зная, как реагировать на подобный порыв.

— Спасибо, Кузьма. Я этого не забуду.

Кузьма растроганно крякнул. Может, утренняя трапеза Луки так подействовала на него, но, возможно, он просто сделал то, что делал уже не раз, не помышляя ни о какой благодарности.

Стоять возле дома стало невозможно. Крестьяне оттаскивали скарб дальше, Анна заругалась на Никитку, велела ему подобрать мои выпавшие бумаги и держать их крепко, а то побьет. Выпущенные на свободу угоревшие куры издевательски хохотали где-то в темноте и бурно обсуждали происшествие, в зале металось пламя, и я смотрела на погибающее родное гнездо без всякого сожаления.

— Поджог то, — уверенно сказала Анна. — Али нет, Кузьма?

Кузьма кивнул.

— Откуда знаешь? — тут же повернулась к нему я, но вместо него ответила Анна:

— Так бы кухня занялась, барышня, али печь. А то кладовая. И масло там разлито.

Кухня или кладовая… Я закрутила головой. Кузьма спал на полатях возле двери комнатки, где была закрыта Татьяна?..

— Кузьма? Ты где спал, окаянный? Где Татьяна?