Старая дева

— Я поняла, как это… работает. И, очевидно, для вас это тоже… телесно… и душевно… непросто. — Невероятно сложно подобрать слова, когда приходится избегать странных для этого времени понятий. Физическое воздействие? Ментальное воздействие? Да урядник, услышав это, первый сдаст меня старому знакомому — доктору, который не привык мыть руки и совершенно точно не умеет лечить психические расстройства. Но попытается. Не хочу знать как. — Расскажите, что вы узнали?

— Собственно, я все сказал, — отозвался Евгений Дмитриевич, но не стал артачиться. — Я предполагал, что и ведьма Моревна, и Татьяна беглая где-то неподалеку, поскольку пока крестьянин остается в пределах барских владений, будь они в залоге или аренде — не суть, его нельзя обвинить в побеге от помещика.

Я кивнула, хотя мне эта мысль в голову раньше не приходила. Наша история, кажется, в этом от местной значительно отличалась, но вспоминать «Дубровского» прямо сейчас было идеей не лучшей, да и проверить свою память я все равно никак не могла.

— Татьяна держалась и подальше от вас, и подальше от ведьмы. Чего именно она хотела добиться — Преблагой ведает, я могу лишь… услышать то, что мне открыто не говорят.

Я оборвала торопливое замечание, что Евгению Дмитриевичу идет его имя.

— Она не может соврать?

— Нет, не может. Я читаю сердца так, как это делает сам Премудрейший. Никто не способен сопротивляться, лгать, пытаться запутать, — и, возможно, Евгений Дмитриевич стремился меня успокоить, но тем самым пугал еще пуще. Просто отлично, что человек с таким даром вхож беспрепятственно в каждый дом и является представителем закона и императорской власти. — Продукты она воровала давно, воровала их не она одна, но я не понял, ее ли схрон это или еще кто причастен, впрочем, важно ли? — Я помотала головой. Да черт с ней, с этой тухлятиной. — Если вам так угодно, Лука, полагаю, мне официально покажет, что схватил ее за пределами ваших земель. Тогда баба будет считаться беглой.

— А вы? — тихо спросила я. — Лука, допустим, соврет. А вы нарушите закон, покроете ложь Луки, мою ложь? Ради чего?

Плевать мне на дуру-бабу. Важнее узнать, что движет сейчас этим парнем, магом, вероятно, не менее сильным, чем отец Петр, и в чем его выгода встать на мою сторону.

— Это имеет значение? — невесело усмехнулся урядник. — Понятно, если вы захотите избавиться от этой бабы, меня удивит, если нет; но с учетом такого поганого нрава и бегства, пусть и не с земель, со двора, кто ее купит, разве что казенный рудник?

— Она меня ненавидит, — перебила я. — Почему?

Отличный вопрос я ему задала. И слово «ненависть» — не эмоциональное преувеличение. А вот с мотивом урядника, похоже, ясно — не я первая, кто сплавлял неуправляемых крестьян под упругий кнут императора-батюшки за долю малую в двадцать грошей.

— Страх? Вы ненавидите то, чего вы боитесь, Елизавета Григорьевна?

Если он снова вытянет руки и создаст свою ленту, то удивится, узнав, что я ничего уже не боюсь настолько, чтобы это ненавидеть — определенно. Опасаюсь, обойду стороной, избавлюсь, но после смерти что еще мне может быть страшно? Разве что новая смерть, потому что новые годы жизни, пусть в теле нищей помещицы без перспектив — дар… Преблагого. Местное божество щедро на чудеса.

Я прикрыла глаза, ухмыльнулась собственным мыслям. Есть резон и в таком заблуждении.

— Чего бы я ни боялась — да, ненавидела бы, как… неизбежность? Как болезнь? Старость? Скорую смерть?

Страх иррационален. Татьяна считала, что я, безмужняя, пустая, проклятая, принесу ей беду. Так и вышло в конце концов.

— Я могу решить, что делать со своей бабой?

— Разумеется. Полностью ваше право. Но я бы подержал ее пару дней на воде, — предложил урядник, я же замотала головой:

— Не стоит. Я разберусь с ней, а пока посидит взаперти.

Со страхами можно бороться — я тоже попробую. Не со своими — что нелегко. Сомнительно, что получится, но я попытаюсь.

Прощаясь с урядником, я отметила, что несмотря на его вроде бы расположение, на готовность помочь мне ценой небольшого служебного проступка, я не хотела бы не то что часто — вообще видеть этого симпатичного парня с его незаурядными способностями. Моя голова полна стольких тайн, их знания умножат печаль, и ладно бы только мою.

Татьяну я оставила в той же комнатке, велев развязать ее, дать немного еды и закрыть на засов. Окошко в каморке было таким маленьким, что туда не пролезла бы кошка; нового бегства я не боялась, однако Кузьма притащил свою скамейку под дверь и на ней и улегся. Я же засыпала, стараясь не ворочаться и не разгонять навевающий сон, и прокручивала варианты: как мне наладить с Татьяной контакт? Нужно ли? Это вызов самой себе или за моим решением стоит нечто большее, то, что я себе объяснить не могу, но что могла бы запросто рассказать настоящая Елизавета Нелидова, умей она говорить со мной, не утопи она свою личность в мерзкой мутной воде в тот роковой день?