Сталинградский гусь

Два вертолета, ведущий и ведомый, – зачумленные, с неряшливыми хвостами гари, припечатавшейся к бокам машин, сняли группу Кудлина с небольшой площадки, отмеченной на летных картах, как «высота три четверки», и по проходным ущельям, благополучно миновав огневые точки с пулеметами ДШК и ракетными комплексами, ушли домой.

До Кабула долетели благополучно, – «прохоры» лишь слышали звук воздушных машин, но не видели их, так ни одного выстрела душманы и не сделали, хотя очень хотели – очень… Тем более, что за каждый сбитый вертолет полагался хороший гонорар (получить деньги можно было на выбор: либо в долларах, либо в афонях; впрочем, дехкане, которых душманы заманили в свои отряды, предпочитали афгани, верили им больше, чем чужой валюте, именуемой долларами), но удача так и не улыбнулась бородатым мужикам в грязных крестьянских рубахах… И слава богу!

В общем, все завершилось благополучно, хотя задача, поставленная перед группой Кудлина, была выполнена лишь наполовину: Гулябшу не смогли доставить в Кабул.

В полку Моргуненко забрали сотрудники особого отдела, через три дня вернули в строй – грехов на нем не было, кроме мелочей, которые имеются в биографии каждого без исключения человека, да бедственной ситуации, когда он в беспамятстве попал в плен; придрались еще к лисьему хвосту, висевшему на его тюрбане, – награда-то душманская, за какие дела, спрашивается, получена? – но и тут ничего худого не нашли, в конце концов признали его чистым.

Не как младенца, лишь недавно появившегося на свет и не успевшего еще обзавестись «приданым», конечно, но в основном – чистым. И это – главное.

Первым делом Моргуненко повидался с Галей Клевцовой; о том, как прошла эта встреча, Гужаев не знал – ему не докладывали, но, надо полагать, прошла хорошо, раз Моргуненко несколько дней не мог расстаться с улыбкой, очень прочно поселившейся на его лице.

Нахмурился он лишь в день, когда пошел на кладбище собак. В каждом десантном полку было свое кладбище служебных собак; у Моргуненко на кладбище лежала овчарка восточной породы Муха, очень сообразительная и преданная хозяину; Муха имела тонкий нюх и могла без ошибок почувствовать даже фугас, зарытый в землю на два метра, – погибла на этой проклятой войне, хотя могла бы еще жить, да жить, – но нет, взрыв уложил ее…

Пришел на кладбище Моргуненко один, – хотел, сидя на могиле Мухи, без посторонних поразмышлять о том, что с ним произошло и происходит ныне, есть ли возможность стать прежним Моргуненко, каким он был еще полгода назад.

На дорожке подле могилы Мухи валялся обрывок журнала – скорее всего, издаваемого в Пакистане, поскольку на верхней, растрепанной ветром странице были изображены седобородые лики пророка Мухаммеда и его племянника Али, почитаемых мусульманских святых. Журнал был, надо полагать, шиитский, только шииты позволяли себе нарушать общешиитскую мусульманскую норму, запрещающую изображения людей и тем более – публикацию портретов. Ислам запрещает изображения людей, вообще тела, обходится растениями, потому самые ценные персидские и афганские ковры имеют только растительные мотивы.

Лица Мухаммеда и Али были добрыми, мудрыми, улыбчивыми, не верилось, что проповеди их могли быть злыми, одобрять муки невыносимые, боль и страшную кончину всех, кто не был мусульманином, – все это выдумано современными нелюдями, животными в человеческом обличии.

Говорят, что Али похоронен в Афганистане, в Мазари-Ширифе, хотя Моргуненко читал в газете, что похоронен он в Кербеле, а это – далеко от Афганистана…

На могиле Мухи лежала потемневшая бетонная плита небольшого размера, тридцать сантиметров на тридцать, с надписью, мастерски, очень ровно высеченной зубилом: «Муха. Погибла 5.05.1984 г.». Моргуненко опустился на холмик, поросший короткой рыжей травой, проговорил негромко, обращаясь к собаке, как к живой:

– Муха, Муха… Здравствуй, Муха… ты моя хорошая, – виновато склонил голову, хотя ни в чем не был перед ней виноват, нежно огладил могилу рукой: находя хитро замаскированные мины, Муха спасла много жизней. У Моргуненко имелся кондуит, в который было занесено не менее пяти десятков фамилий спасенных бойцов, – и это только ребята из его полка, – но были еще спасенные из других частей, были даже летчики…

А результат грустный – Муха лежит в земле, Моргуненко попал в плен и, честно говоря, совершенно сказочным образом вырвался из Пакистана, и судьба его дальнейшая мало кому ведома; хоть и отпустили его из особого отдела, но это ничего еще не значит… И под суд его могут отдать, и в штрафники раскассировать, и медали, которыми он награжден, отнять.

Он своей шкурой чувствовал, ощущал шевеление, происходившее около него, да и тишь наступила такая, что Моргуненко слышал, как у него на голове растут волосы, – тишь эта никогда ничего хорошего не приносила… Он вновь огладил могилу рукой, пальцами смахнул принесенную откуда-то бумажку, услышал, как в глотке клекочет что-то мокрое, – нехорошо клекочет…

Попав в плен, он стал больным, и болезнь эта пройдет нескоро, а может, и вообще не пройдет…