Сталинградский гусь

Кроме того, сюда часто приезжают торговцы из далеких ремесленных мест, привозят посуду, обувь, одежду, дехкане из горных и степных деревень доставляют то сладости, то индюшек с курами, то масло, то мед, то еще что-нибудь, часто остаются здесь на следующий день – живут тут, пока не распродадут свой товар… Ночуют, естественно, неподалеку от рыночных рядов, разводят костры, разогревают еду.

Полиция к ним за многие годы привыкла, лишний раз не теребит, с проверкой документов не пристает, машины с синими мигающими колпаками в ночные часы здесь почти не появляются.

По дороге Игорю Моргуненко попались двое полицейских, стражи порядка глянули на него колюче, но, увидев на голове наградной тюрбан с обрывком лисьего хвоста, успокоенно отвернулись.

На базаре было шумно. Ночевавшие на деревьях вороны чего-то перепугались и подняли такой гвалт, что звезды на небе начали нервно подпрыгивать.

Оказывается, на одно из деревьев залезла голодная змея и попыталась стащить полоротую, со скверным характером ворону, заночевавшую в стороне от своих товарок, на отдельной толстой ветке с густой листвой.

Что тут началось! Моргуненко на всякий случай прижался к разваливающейся деревянной конурке какого-то купца – на нее можно было дунуть пару раз, и все, этого было бы достаточно, чтобы она рассыпалась совсем. Увидев Гужаева, сидевшего на корточках и настороженно оглядывавшегося, позвал его:

– Игорь, сюда!

Вовремя сделал это Моргуненко – едва они растворились в неровном темном квадрате, отбрасываемом конурой, как появились двое полицейских с фонарями.

Длинные голубоватые лучи света располосовали плотную черноту ночи на ломти, будто мечи конкистадоров. Вороны всполошились еще больше, заорали так, что над базарной площадью поднялась пыль, захлопали крыльями.

Голодная змея, перепуганная до смерти, шмякнулась на землю и, оглушенная падением, свернулась неровным клубком, из нее, будто из прохудившейся велосипедной камеры, начал с шипением выходить воздух.

Полицейские подняли ворон и лучами фонарей отогнали в сторону, всю стаю, – сделали это очень умело; увидев змею, решили ее пристрелить, но один из полицейских сказал своему напарнику:

– Не трать патроны, она вряд ли выживет.

Поговорив еще немного, полицейские покинули базар.

Гужаев проводил их ничего не выражающим взглядом, спросил спокойным голосом, словно бы вся эта суета, возникшая на пустом базаре, его не касалась совсем:

– Сколько нам идти до вашего лагеря?

– Это недалеко. Километра два.

– Пошли!

– Вдвоем? – неверяще спросил Моргуненко.

– Пока вдвоем, но по пути к нам присоединится кое-кто еще.

Моргуненеко был человеком сообразительным, улыбнулся печально, и печальная озабоченность его была понятна – он навсегда рвал с этими местами, со своим пленом, в котором ему повстречалась красивая женщина, рвал с самим собою, нынешним – в Афганистан он вернется другим человеком, совсем другим, от прежнего Моргуненко у него останется только фамилия.

– Я все понял, – сказал он.

Темнота ночная была плотная, чернильная, ее, наверное, можно было резать ножом, заплутать можно было в любую секунду, но Моргуненко шел уверенно, словно бы обладал даром видеть в темноте, как дикий зверь, Гужаев даже позавидовал ему: сам он так ходить не мог. Наверное, у Моргуненко в плену обострились все чувства, все, чем он был начинен, – произошло превращение в новое качество.

Прошли полкилометра, и Игорь остановил своего напарника:

– Стоп! Подождем группу.

Моргуненко молча остановился и, попинав темноту ногами, присел на горбатый запыленный камень, которого Гужаев не увидел, а его спутник легко рассмотрел, – сцепил колени руками. Через пять минут он поднялся.

– Все, идут твои ребята, – сообщил он Игорю Гужаеву, – я их слышу.

* * *

Лагерь душманский, вход в который был обозначен шестом с болтающимся на нем тряпкой, как вход в могилу, охранялся беспечно, а точнее, вообще не охранялся, словно бы в нем жили не дикие «прохоры», отличавшиеся редкой жестокостью, с недобрыми физиономиями и лютыми глазами, а безмятежные, с радостными голосами пионеры.

Под деревом, растущим у входа в лагерь, сладко похрапывая, спал дежурный, автомат его висел на обломке кривой ветки, как на гвозде.

Гужаев вместе с Селимом Керимовым бесшумно, будто не касаясь ногами земли, проскочил вперед, к палатке с провисшими тяжелыми боками – «прохоры» поленились установить их как надо, – задерживаться не стал, знал, что с полоротым дежурным разберутся другие, – неожиданно увидел, как откинулся полог первой палатки и животастый душман, не открывая глаз, с подвывом зевая, начал поливать струей клумбу, в которой росли цветы, хорошо известные в России, – их часто называли бархатцами. Или бархотками.

Давали им и другие имена – на Украине звали чорнобривцами, в Белоруссии аксамитками, еще – огоньками, сапожками, солнцедарами – они действительно были похожи на детишек главного земного светила… Или такое имя – тагетесы. В честь неведомого этрусского божества. В Афганистане бархатцы звали «гуль-руси» – русские цветы.