Стаб

— Всё то же самое? Не думаю. Та же форма? Тот же цвет? Те же серёжки в самых немыслимых местах? Такая же непокорность, дерзость и порочность? — Он покачал головой, и я тяжело задышал, просто не веря, что он произнёс всё это вслух. — Покажи мне то, что я хочу увидеть.

— Ты выбрал неудачный момент, — сказал я, подразумевая вовсе не время и место. — Я только что пострадала за то, что ты так хочешь увидеть, поэтому…

— Поэтому, — оборвал меня Рэймс, — я чуть не прибил того ублюдка. Прибил бы, если бы он сопротивлялся.

Конечно, притворяться мёртвым было безопаснее. Сработает ли это в случае со мной? Вряд ли.

— А ты? Будешь сопротивляться?

Я представил, как говорю «да» и пытаюсь это доказать. Как вырываюсь, пускаю в ход ногти и зубы, царапаю, кусаю, пока он покоряет меня самым примитивным образом. Прямо здесь, на полу, наплевав на то, что нас могут услышать.

Нас, в самом деле, могут услышать… Но не похоже, что Рэймса это смущало. В конце концов, поднять руку на консульского ликтора — преступление того же ранга, что и изнасиловать генеральского ликтора. С первым он справился безупречно…

— Сначала ты, — попросил я, но Рэймс отрезал:

— Нет.

— Нет? — Я верил, что ослышался.

Если он, правда, желал близости, то должен был чувствовать эту потребность — обнажиться, открыть себя для чужого взгляда и прикосновений, почувствовать чужую кожу своей кожей.

— Там не на что смотреть, — сказал Рэймс, после чего уточнил: — Ты не захочешь на это смотреть.

Ну вот, теперь мне захотелось ещё сильнее.

— Не очень-то вежливо отказывать в этом человеку, на ущербность которого сам решил попялиться.

— Ты прекрасна там. — Похоже, он заметил, как на меня влияет его хриплый, тихий голос, поэтому решил продолжать: — Иногда мне хочется открыть глаза всем на то, насколько восхитительно твоё тело. Если бы они тоже почувствовали это притяжение и собственную беспомощность перед ним… Это было бы справедливо. Я веду себя, как одержимый, и мне бы хотелось услышать, что любой почувствует то же самое при взгляде на тебя, стоит только лишить его стаба… Я бы понял, что дело не во мне. Но потом я одергиваю себя. Позволить другим мужчинам смотреть на тебя? Нет. Только мне и только я. К тому же, я уже давно нахожу странное удовольствие в собственном безумии. Мне нравится думать, что я — единственный здесь, кто понял… наконец-то понял, что его обманывали всю жизнь. Меня лишали кое-чего очень важного, жизненно необходимого, и я подыгрывал им… Всё, что я чувствовал раньше — ничто по сравнению с тем, что я чувствую, глядя на тебя, Габриэль.

Ну и кто тут кого соблазняет?

Я был поражён тем, как быстро Рэймс освоился в этой незнакомой, пугающей стихии. С какой лёгкостью он находил именно те слова, которые делали беспомощным уже меня.

Теперь уже я отвернулся от него, чтобы снова посмотреть через секунду. Я хотел сказать, что не буду раздеваться. Не могу. Я и раньше не мог справиться с этими застёжками самостоятельно, сейчас же тело перестало меня слушаться абсолютно, особенно руки.

Но Рэймс сам всё понял. Он приблизился ко мне со спины, и я не стал поворачиваться, разглядывая его в зеркале. Я невольно вспомнил, как смотрел на него в день нашего официального знакомства, когда оказался в одной из зеркальных комнат Бэлара. Смотрел со страхом, ненавистью и осознанием собственной неприкосновенности…

Ситуация изменилась кардинально. Теперь я смотрел на него с вызовом, желанием, требованием прикоснуться.

— Я помогу. — Он остановился очень близко, но не прижимался. — Запоминай. Сначала расстёгиваешь до конца вот здесь… вытаскиваешь ленты… ослабляешь шнуровку… потом пряжки… верхняя… нижняя… теперь молния… здесь и здесь… на рукавах… вот и всё.

Абсурд. Он учил меня раздеваться, как какого-то сопляка. И так бы оно и выглядело со стороны (по-детски невинно), если бы Рэймс не комментировал каждое действие этим особенным голосом, превращая рутину во что-то невообразимо эротичное.

Ликторское облачение — самая неподходящая одежда для преступников вроде нас. В дальнейшем это могло стать настоящей проблемой… Хорошо хоть у Рэймса всё намного проще в плане фасона.

Я наблюдал за тем, как он стаскивает с моих плеч верх формы и оставляет на полу, словно ничего не стоящую тряпку. Так я понял, насколько всё серьёзно… Как будто то, что он вытворял это в гостях у архонта, ещё ни о чём мне не сказало.

Прежде чем снять с меня полупрозрачный бюстгальтер, Рэймс распустил мои волосы.

В этот раз всё было по-другому. Он уже не раз видел меня без одежды, но я никогда не чувствовал себя настолько обнажённым. Не знаю, что меня так взволновало. Процесс раздевания? Близость тел? То, что я уже не мог оправдать себя ни игрой, ни алкоголем… ничем.

Рэймс прикоснулся к моим волосам, к шее сзади, к плечам, словно без слов обозначая наши различия: нежно, тонко, хрупко… И вот здесь, да.

Я едва сдержал стон, когда увидел его ладони на своей груди. Просто увидел… а потом закрыл глаза, чтобы прочувствовать это. Как он сжимает и гладит. Какой он твёрдый и сильный и насколько я мягкий и беззащитный.