Сразу после войны

Ксюша скрылась за занавесочкой, керосиновую лампу засветила. Я тоже имел такую же. Иногда, прикрутив фитиль, допоздна работал. Степанида дармовым огнем пользовалась — экономила. Она и харчилась хуже нас. Намочит в миске сухарей, сделает тюрю, капнет подсолнечного масла — вот и весь ужин. На обед, если в город не ходила, то же самое готовила. Я много раз говорилен:

— Фрукты покупай — они тут дешевые.

— Туда пятерка, сюда пятерка, — отвечала она, — не напасешься.

Степанида никого не угощала. Даже Славику ничего не покупала. А мы — Витек, Лешка, я — всегда приносили ему красных петушков на палочке. Он любил их. Яблоко или, к примеру, мандаринку не брал, а петушка — только покажи. Измазюкает красным сиропом лицо — только глазенки блестят. Ксюша говорила: «От сладкого аппетит пропадает». Я возражал: «Пусть!»

Занавесочка жиденькой была. Я видел, как Ксюша постель стелила. Потом она к Славику наклонилась, одеялко поправила, поцеловала его, задула огонь. Лешка вполголоса сказал мне:

— Завтра уйду отсюда.

— Вольному воля, — ответил я и подумал: «Никуда ты, парень, не денешься. Обязательно помирю тебя с Ксюшей».

В этот миг Витек вбежал, сказал Лешке, что спрашивает его какой-то парень.

— Чего же он сюда не взойдет? — удивился я.

— Не хочет. Велел Лешку позвать.

«Должно быть, тот самый приятель», — догадался я и ощутил вдруг беспокойство, стал прислушиваться, когда Лешка вышел, даже Степаниде велел потише говорить — она любила на ночь порассуждать.

Послышались голоса. Лешка возмущался, а что говорил, непонятно было.

Я направился к выходу — решил узнать, что там стряслось. В дверях с Лешкой столкнулся. Он мне и слова сказать не успел — парень вошел. Задел меня плечом, чуть не сшиб, и не извинился. Глянул я на этого пария и онемел — Васька. Одежка на нем справная была — лакированные полуботинки, коверкотовый пиджак, синие, чуть замаранные снизу брюки. Гладким, сволочь, стал, мордатым. Один карман оттопыривался. «Револьвер там», — догадался я.

— Послушай-ка, Тимофеевич, что он предлагает! — выпалил Лешка.

— Тот самый приятель? — уточнил я.

Лешка кивнул.

— Раскаиваюсь, что познакомился с ним!

Васька перевел глаза на меня, удивился.

— Ты?

— Как видишь.

— Видать, не зря болтают: гора с горой не сходится, а человек с человеком…

— Погоди! — перебил я Ваську. — Чего тебе от Лешки понадобилось?

Он сузил глаза, сплюнул, будто на улице находился.

— Не твоего ума дело, хромой!

Задели меня эти слова. Окинул я Ваську взглядом, спросил с подначкой:

— За прежнее принялся?

Лешка все хотел спросить о чем-то и наконец пробормотал:

— Разве ты знаком с ним, Тимофеевич?

— Две недели у его родителей квартировал. А потом он с лагеря вернулся и выгнал меня.

— С какого лагеря?

Васька ухмыльнулся.

— С пионерского, с какого еще! Растолкуй ему, хромой, что к чему.

Держался Васька нагло, будто у себя дома находился. Во мне злость закипела. Повернулся я к Лешке и отчеканил:

— Предупреждал же тебя — поосмотрительнее будь! Повстречал человека в хорошей одежке и уши развесил. Не в органах он служит, а разбоем занимается. До сих пор сидел бы, если бы не победа. Сколько людей свои головы на фронте скинули, он же, бандюга, спасся.

— Валяй, валяй, — подзадоривал меня Васька.

— Заткнись! — взорвался я. — Наше правительство, откровенно сказать, промашку сделало, что таких, как ты, на волю выпустило.

— Ша! — тихо сказал Васька.

Меня дрожь колотила. Вспомнил я фронт, атаку, после которой инвалидом стал, молоденьких ребятишек вспомнил, что в нашу роту с пополнением прибывали. Сколько их, необстрелянных, в первых же боях погибало. И ничего нельзя было поделать, потому что война шла и от этих ребятишек зависела судьба нашей страны. А Васька во время войны грабежами занимался, пользовался тем, что в милиции людей поубавилось. Встречались мне на фронте бывшие воры и грабители. Они свой позор кровью смыли, хорошими солдатами сделались, а Ваське народный суд побоялся доверить оружие.

Высказал я все это Ваське. Он плюнул себе под ноги, снова ухмыльнулся.

— Не смей плевать в помещении, сволочь! — взорвался Лешка.

Васька зло рассмеялся.

— Недолго осталось тявкать. В рванье ходишь, а мог бы сотнями швырять. Хотел вместе с тобой в Москву двинуть — там есть где развернуться. По-хорошему просил подтвердить в милиции, что мы вчера весь день вместе находились. А ты разные вопросы начал задавать, словно следователь. Ничего другого не остается мне теперь, как пришить всех вас.

Степанида вскрикнула. Васька крикнул:

— Начнешь выть — первой шлепну!

Степанида сразу затихла.

— За такие дела вышка полагается, — предупредил я Ваську.

Он снова плюнул себе под ноги.

— Если поймают меня, все равно шлепнут.

Витек глазами хлопал. Лешка что-то обдумывал. Степанида притаилась на своем топчане — ни жива ни мертва. А что Ксюша делала, я не видел — ее занавесочка скрывала. «Вот и пришел твой смертный час, Николай Тимофеевич, — решил я. — Фронт прошел, а сейчас от бандитской пули погибнешь». Но страха в душе не было. Только одно на уме вертелось — откуда такие, как Васька, берутся?

Васька молча смотрел на нас, ухмылялся.