Сразу после войны

Когда мы отужинали и, по обыкновению, расселись вокруг костра, она стала завлекать Лешку. Я спервоначала ничего не заметил, обратил на это внимание после того, как Степанида, подмигнув мне, указала взглядом на Лизку. Раньше он с Ксюши глаз не сводил, а теперь тайком посматривал на Лизку. Она в новом платье была, косы вокруг головы положила — залюбуешься. И завлекала Лешку умеючи — не каждая так сумеет: глазки не строила, не хихикала — только улыбалась ему. И так улыбалась, что можно было с ума сойти. «Ну и ведьма! — подумал я. — За такой ноги сами понесут, если поманит». На душе стало пакостно, обругал я себя за то, что, сам того не желая, навредил Ксюше, Она, простая душа, ничего не понимала, ничего не видела: часто от костра отлучалась, проверяла — не проснулся ли Славик.

Лизкин ухажер косился на Лешку, как на заклятого врага. Лизка что-то шепнула ему, и он сразу успокоился.

Когда они ушли, я не выдержал, предложил Лешке прогуляться. А что и как сказать, понятия не имел. Разные слова на языке вертелись, но все какие-то бросовые. Шел и вздыхал.

— Ты чего, Тимофеевич? — спросил Лешка.

Он меня всегда Тимофеевичем называл. Ксюша и Витек — дядей Колей, Степанида — когда как, но чаще уважительно — Николаем Тимофеевичем.

— Лизка — бедовая девка, — сказал я. — Ей палец в рот не клади.

— Красивая, — задумчиво отозвался Лешка.

Иной раз одного слова достаточно, чтобы понять, что к чему. И по тому, как произнес Лешка слово «красивая», понял я — плохи дела, забеспокоился:

— Смотри, парень, смотри. У Лизки одно на уме — баловство, а Ксюше — обида.

Лешка ничего не ответил, и это сильно огорчило меня…

На другой день Лизка снова пришла и снова стала завлекать Лешку. Но он открыто своего интереса к ней не проявлял. «Видно, вчерашний разговор с ним не пустым был», — обрадовался я и, улучив момент, шепнул Лизке:

— Зря стараешься, девка.

Она перевела взгляд на Ксюшу.

— Не боишься, что отобью москвича?

Ксюша улыбнулась, ласково посмотрела на Лешку. Он смутился, забегал глазами, будто схваченный за руку воришка.

Придраться к Лизке было трудно: она не лезла напролом, своей цели добивалась исподволь. Я, конечно, не все видел и не все понимал. Степанида говорила Ксюше, что Лизка просто шутит, ревность в ухажерах вызывает. Вскоре я и сам стал думать так. И в горле ком образовался, когда однажды Лизка сказала Степаниде:

— Гони денежки!

— Какие денежки!

Лизка рассмеялась ей прямо в лицо, посмотрела на Лешку.

— Сам признаешься или мне рассказать?

Лешка как сидел, так и остался сидеть. И хотя костер бросал красные отблески на наши лица, я заметил, как побледнел он.

— Раскошеливайся, Степанида, — продолжала Лизка. — А ты, подружка, — она повернулась к Ксюше, — не расстраивайся. Я просто доказать хотела, что любого завлеку.

Ксюша кинула взгляд на сникшего Лешку, молча поднялась, пошла в хижину.

— Не убудет его! — крикнула ей вслед Лизка.

— Шальная ты, — пробормотал я.

— Какая есть, — с вызовом ответила Лизка и снова потребовала у Степаниды деньги.

Костер почти догорел, только угли мерцали и тонкой струйкой вился угарный дым.

— Ксютка этого не простит! — Витек не скрывал своей радости. Он все уши прожужжал Лешке, уговаривал его не жениться.

— Помолчи! — прикрикнул на него я.

Витек что-то пробормотал, побрел к морю. Лизка и Степанида тоже отошли. Мы остались с Лешкой вдвоем. Я назвал его дураком, добавил:

— Променял шило на мыло.

— Сам не понимаю, как получилось, — сглатывая слова, признался Лешка. — Задурила она мне голову, такой желанной стала, что… — Он смолк.

— Бывает, — согласился я и подумал, что Лизка даже больного с постели поднимет и немощного старца расшевелит, ей, видимо, народу написано мужчин совращать, семьи разбивать. И еще подумал я, что так поступает она не из-за испорченности, а то ли от скуки, то ли от сознания своей женской силы, красоты.

Лешка перебирал рукой камушки, отшвыривал мелкие.

— Ступай к Ксюше, — посоветовал я. — Может, она поймет тебя.

Лешка вскочил. Степанида тоже хотела войти в хижину, но я не пустил ее.

— Деньги отдать надо, — проворчала Степанида, косясь на разгоряченную разговором Лизку.

— Успеешь, — возразил я. — Там сейчас человеческая судьба решается.

Лизка рассмеялась.

— Блажит Ксютка.

— Не болтай! — рассердился я.

Лизка помотала головой.

— Лучше аборт сделать.

— За это судят, — напомнила Степанида.

— Волков бояться — в лес не ходить, — возразила Лизка. — Я и Ксютку бранила за то, что она от ребенка не избавилась.

— Чего же она тебе отвечала? — заинтересованно спросил я.

— Грех! — передразнила Лизке Ксюшу.

Я кивнул.

— Она права.

— Ни черта ты не понимаешь в этом! — Лизка прикрыла ладонью зевок. — Если так рассуждать, то и десятерых родить можно. Вся жизнь в пеленках пройдет.

— Для хороших женщин ближе детей и семьи ничего нет, — не согласился я. — Семья — вот что каждому человеку нужно.

— Верно, верно, — закивала Степанида. Повернувшись к Лизке, добавила: — Поверь мне, девка, это действительно так.

— Чего же не обзавелась семьей? — спросила Лизка. Степанида вздохнула.

— Должно быть, такая моя планида — одной свой век доживать.