Спор о варягах

Трудно вспомнить всех участников, тем более что многие из них впоследствии избрали себе иные профессии... Почти одновременно на семинаре появились Сергей Кузьмин, Виктор Глыбин, Алексей Горячев, Екатерина Рубина... в это же время там оказались Анна Мачинская, Алексей Плохов, Борис Короткевич, Андрей Мазуркевич, Владимир Еременко. Часто «совершали набеги» дружественные нам сибиряки, благо большинство из них вышли из того же кружка, что и мы: Константин Чугунов, Сергей Хаврин, Павел Азбелев и многие другие...

Безусловно, мы ценили нашу компанию и нам она доставляла радость, однако не «северо-западники» бегали на семинары по археологии Сибири, а наоборот. Все вполне сознательно шли «на семинар к Глебу», да простится вчерашним школярам такое фамильярное, между собой, отношение к своим учителям. Так что многие приходили именно «на Глеба Сергеевича», который был руководителем и душой семинара. Кстати, один из наших друзей по эрмитажному кружку — Миша Трофименков, студент кафедры Истории искусства, — тоже был подхвачен этой волной и долгое время с интересом ходил на заседания.

Надо заметить, что в восьмидесятые годы на истфаке существовало правило, что, начиная с третьего курса, студенты должны посещать спецкурсы и спецсеминары. Студенты сами выбирали из списка, вывешенного на дверях кафедры археологии, те предметы, которые хотели бы посещать. Было ли это задумано заранее или же получилось случайно, но спецкурсы и спецсеминары, которые вел один преподаватель, обычно составляли неразрывную пару. Глеб Сергеевич вел спецкурс, основанный на вышедшей в 1985 г. его книге «Эпоха викингов в Северной Европе». Уже сам по себе материал был интересен, а отечественной литературы по этому вопросу в то время практически не было. Вместе с тем, что такое «варяжская проблема», знали все и считали ее давно решенной, несмотря на официальную точку зрения. Глеб Сергеевич же демонстрировал совершенно другой подход: вместо дилеммы «были — не были» ставился вопрос: «Почему везде по-разному?» Так что ходили послушать не только те, кому это было положено, но и те, кому это было совершенно не обязательно по учебному плану: например, мы — первокурсники. К интересному материалу надо добавить и то, как он излагался: увлеченность Глеба Сергеевича доходила до того, что он сам исполнял роль скальда, попросив слушателей, как это было принято на пиру, хором повторять последние строчки каждой строфы. Мы увлеклись настолько, что прибежали испуганные вахтеры.

Эта атмосфера всеобщей увлеченности и отсутствия формальной обязанности царила и на заседаниях семинара. Не соответствовать ей было немыслимо. И хотя подавляющее большинство докладов было посвящено либо отчетам об археологических раскопках, в которых участвовали присутствующие, либо курсовым и дипломным работам — то есть вещам достаточно формальным в рамках обучения на кафедре археологии, — формальными их было назвать никак нельзя. Например, к полевым отчетам, даже в устной форме, предъявлялся весь объем требований Полевого комитета. Ответить на какое-либо замечание, что «я ведь не был начальником экспедиции и работал так, как мне велели», значило расписаться в своей полной несостоятельности. Вообще запомнилась серьезность в отношении всех докладываемых работ. Ни Глебом Сергеевичем, а вслед за ним и участниками семинара они не воспринимались как учебные работы. Ни разу в обсуждении не прозвучала ссылка на молодость автора, недостаток времени или опыта: либо работа объективно хорошая, либо объективно плохая, все остальные обстоятельства оставались «за дверью». Интересен был и основной критерий оценки (скорее подразумеваемый, чем декларируемый): если работа позволила сформулировать новое знание — она удалась, если нет — количество собранных фактов и ссылок на литературу ее не спасут. Поэтому перед докладами здесь нервничали гораздо больше и готовились к ним гораздо серьезнее, чем даже к официальной защите курсовой на заседании кафедры. Серьезность оценки представленных работ имела и другую сторону: было оскорбительным представить небрежно оформленную работу, в которой не соблюдались правила цитирования, небрежно излагались концепции других исследователей, отсутствовали четкие формулировки и схема изложения. Это проявлялось и в правилах ведения заседаний, где Кузя (Кузьмин) становился Сергеем Леонидовичем, а Леша-Китаец (Ковалев) — Алексеем Анатольевичем.