Спящие от печати

− А отчего так?

− Не знаю... Разное старики говорят, − припоминал депутат, отодвигая в сторону свой пакет, принесённый старой учительнице в подарок. − За то, что серая, наверно. «Серый цвет» мы не говорим − «русский цвет» говорим. Среди своих ваш народ ярких не терпит, умных не любит! Уничтожает потихоньку. Из ревности, зависти? Не знаю... Чужих только хвалит сильно, на колени перед ними встаёт. Нужных-ненужных, честных-нечестных, всяких сорных − без разбора на свой верх пропускает... У нас говорят, природа ваша такая: серого неба много, природные цветы − мелкие все, зато много их. Люди у вас тоже такие должны быть. Мелкие. Тусклые… Сам я, конечно, не знаю, от стариков слыхал немножко…

− Ты что городишь?! − всплеснула тогда руками Тарасевна. − А деревья у нас какие? Дубы, кедры? Забыл? Могучие они. Такая наша природа! Запомни! И старикам своим скажи. Чтобы знали.

− А… Вырубают ваши кедры, Сталина Тарасовна. Свои дубы ваш народ не защищает. Не умеет. По земле только стелется. Мелко цветёт, робко цветёт, народ ваш.

− Да, мелко цветёт наша трава крапива, − едва не задохнулась от обиды Тарасевна. − Робкие цветы у неё, под листья прячутся. Только гадить в крапиву нашу лучше не садиться, со спущенными-то штанами... Небось, когда мы сильные были, вы таких речей не вели. Что же сейчас-то?.. Мы ведь, хоть и падаем, да всё равно встаём. Всякий раз!

− Разбиты вы сильно, Сталина Тарасовна, − вздохнул депутат. − Хозяевами себе никак не станете. Совсем разучились, давно разучились... Вместе − не соберётесь: слабые уже... Мешаете друг другу к успеху пройти, из-за этого сила − ушла. От вас ушла... 

И не понимала Тарасевна, чего больше было в ускользающем взгляде его − снисходительности или презренья.

+ + +

 В полной растерянности стояла она тогда перед депутатом, перебирала сухими пальцами кухонное истёртое полотенце, бормотала потерянно:

− Мы для вас... Мы... И за что? За что вы нас так не любите, Торгай? 

Поёжился, помнится, депутат:

− Почему? Всякий тут пускай живёт, кто раньше жил. Вот... сало принёс вам, Сталина Тарасовна. Это из нашей степи, из гиблой, где раньше скот не пасли... Лучшее сало было не здесь − у Иртыша, возле Каркаралинска, около гор, на семипалатинских лугах. Там овцы еле таскали курдюки, тяжёлые курдюки. Теперь те курдюки хуже, чем даже здешние, на гиблом месте... Нашу землю сверлить, взрывать, пахать − не надо. Народ, который строит у нас полигоны, мы не любим. Пусть наша земля цветёт без железа, падающего с неба.

− Ну и чего? Чего вы добились? − разволновалась Тарасевна до звона в ушах. − Один народ с полигона ушёл, другой народ его занял. Какая вам разница? Да и не только ваша земля это была. Наша она считалась! А вы, вы как ею распорядились?!. Теперь − кто по ней ходит, какой хозяин?

− А! Янки? − усмехнулся депутат −...И с ними справимся. Постепенно... Сами мощь наберём, тогда без чужих обойдёмся. Скоро.

− Всё равно зависеть будете! − упрямилась Тарасевна, топая стоптанным башмаком. − Умные какие нашлись… В одной стране − брать что-то надо и отдавать, другой − что-то отдавать и брать. Весь мир так живёт. Перетекает.

− Э-э! Э-э... Наша речка Торгай из ниоткуда течёт, в никуда. Выходит из степи, пропадает в степи. Из моря не вытекает, в океан не впадает... Бывает так, Сталина Тарасовна. Если в природе бывает, и в политике так бывает…

+ + +

Уже не замечал, похоже, бывший ученик Тарасевну − с её комнатой, шторками, чайным грибом, а видел и слышал что-то своё.

− ...Мировой океан пусть живёт, как хочет, − смотрел депутат в прошлое, как смотрят в будущее. − Смывает пусть океан другие народы. Мы не против. А речке Торгай он не нужен. Наша природа – другая. Из ниоткуда мы идём − по земле, в никуда уходим − с земли. Нам океана мирового не надо... Кому много отовсюду надо, тот всё потеряет: себя потеряет совсем... А мы − другие: мы будем жить. 

− Погоди! − остановила Тарасевна его, отвернувшегося и уже направляющегося к двери. − Ты по службе все законы читаешь! А моему зятю надо к своим ехать, по специальности там работать. Вот, скажи, когда Россия нас вызволит, чтобы мы здесь глаза вам не мозолили? Или навсегда она в степях нас бросила?.. Может, уже программа такая в России для нас есть, а мы тут сидим?

Потоптался депутат возле двери, стряхнул что-то с лацкана добротного пиджака, поправил значок. Совсем нехотя заговорил, скучно, устало:

− Ваши кедры на одном месте стоят. Шумят только, пока их не спилят. А сорный бурьян, политический, леса высокого боится, зато на просеках растёт хорошо, быстро, среди мёртвых пеньков. Бурьяну для своей политики большие просеки нужны… Будет программа, конечно, со временем, − увёл он взгляд в сторону. − Вот, ещё ваш народ поумирает немного... Когда сил на переезд не останется совсем, тогда программа будет. Не раньше... Черту оседлости только устроят вам, наверно, приезжим русским. В столицу не пустят, конечно...

Тарасевна кособочилась виновато, перетаптывалась от беспокойства, но молчала.