Спящие красавицы

Встречу назначили на этот вечер задолго до того, как разразилась Аврора – они никогда не пропускали первый четверг месяца, – и сегодня четыре давние подруги обменивались сообщениями, как школьницы, обсуждая главный вопрос: не отменить ли очередное заседание клуба, учитывая обстоятельства? Впрочем, никто такого желания не высказал. Первый четверг есть первый четверг. Дороти заявила, что нет лучшего способа провести последний вечер жизни, чем напиться в компании подруг. Гейл и Маргарет поддержали ее, да и Бланш тоже, испытывая легкое чувство вины от того, что придется бросить начальника Коутс в трудной ситуации. Но она имела на это полное право, поскольку уже переработала без всякой компенсации от штата. А кроме того, Бланш хотелось поговорить об этой книге. Как и Дороти, ее потрясла злоба маленькой девочки Брайони, а также тот факт, что злобный ребенок вырос в совершенно другого человека.

Потом, когда они устроились в гостиной Дороти, Маргарет достала пузырьки лоразепама. У Маргарет они простояли пару лет. Когда умер ее муж, она получила рецепт от семейного врача: «На всякий случай, Мидж». Маргарет не приняла ни одной таблетки. Она скорбела по мужу, но на нервы не жаловалась, пожалуй, они даже стали крепче: после его смерти ей больше не приходилось волноваться, что зимой он умрет от инфаркта, расчищая подъездную дорожку, или убьется, срезая ветки деревьев рядом с проводами. Однако страховка покрывала стоимость таблеток, поэтому она использовала рецепт. Ее девиз гласил: никогда не знаешь, что может пригодиться. Или когда. И вот теперь, похоже, «когда» наступило.

– Лучше сделать это вместе, вот что я думаю, – сказала Маргарет. – Не так страшно.

Остальные трое не слишком возражали. Идея казалась здравой. Дороти тоже была вдовой. Муж Гейл находился в доме престарелых и не узнавал даже своих детей. И если говорить о детях участниц книжного клуба «Первый четверг», все они уже достигли среднего возраста и проживали достаточно далеко от Аппалачей, так что о последней встрече речь не шла. Из всех четверых только Бланш продолжала работать, не выходила замуж и не имела детей, что, учитывая, как все обернулось, возможно, было и к лучшему.

Это предположение заставило всех перестать смеяться.

– Может, мы проснемся бабочками, – предположила Гейл. – Коконы, которые я видела по телевизору, очень похожи на коконы гусениц.

– Пауки тоже заворачивают в паутину мух. Я думаю, коконы больше похожи на паутину, чем на куколку, – возразила Маргарет.

– Я ни на что не рассчитываю. – Полный бокал Бланш за последние минуты опустел.

– Я надеюсь увидеть ангела, – сказала Дороти.

Остальные трое посмотрели на нее. Похоже, она не шутила. Ее морщинистый подбородок и рот сжались в кулачок.

– Я была хорошей, знаете ли, – добавила она. – Старалась творить добро. Хорошая жена. Хорошая мать. Хорошая подруга. После ухода на пенсию работала на общественных началах. Только в понедельник ездила в Кофлин на заседание комитета.

– Мы знаем, – кивнула Маргарет, протянув руку к Дороти, которую считала воплощением добра. Гейл повторила ее слова. Бланш – тоже.

Пузырьки пошли по кругу. Каждая женщина взяла две таблетки и проглотила. Покончив с этим, четыре подруги переглянулись.

– Что нам теперь делать? – спросила Гейл. – Просто ждать?

– Плакать. – Маргарет засмеялась, притворяясь, будто трет глаза костяшками пальцев. – Плакать-плакать-плакать.

– Передайте мне печенье, – попросила Дороти. – С диетой я завязываю.

– Я хочу вернуться к книге, – сказала Бланш. – Хочу поговорить о том, как изменилась Брайони. Она была похожа на бабочку. По-моему, это прекрасно. Напомнило мне нескольких женщин в тюрьме.

Гейл взяла со стола бутылку пино. Сняла фольгу, вкрутила в пробку штопор. Когда наполнила всем бокалы, Бланш продолжила:

– Знаете, рецидивы случаются часто – я имею в виду нарушение правил условно-досрочного освобождения, возвращение к дурным привычкам, – но некоторые все-таки меняются. Некоторые начинают новую жизнь. Как Брайони. Это ли не вдохновляет?

– Точно. – Гейл подняла бокал. – За начало новой жизни.

3

Фрэнк и Элейн медлили на пороге комнаты Наны. Шел десятый час. Они положили ее на кровать, убрав покрывало. На стене висел постер с марширующим военным оркестром. И доска с лучшими рисунками Наны с персонажами манги. Под легким ветерком позвякивала свисавшая с потолка «музыка ветра» из цветных трубочек и стеклянных бусин. Элейн настаивала на соблюдении порядка, поэтому на полу не валялись ни игрушки, ни одежда. Жалюзи были закрыты. Голова Наны напоминала луковицу. То же самое произошло с кистями рук. На них словно надели варежки без больших пальцев.

Хотя ни один не сказал ни слова, после того, как они больше минуты простояли у двери, Фрэнк осознал, что оба боятся погасить свет.

– Давай вернемся через какое-то время и посмотрим, как она, – по привычке прошептал Фрэнк Элейн, как и в тех многих случаях, когда им не хотелось, чтобы Нана просыпалась.

Элейн кивнула. Они тихонько вышли, оставив дверь открытой, и спустились на кухню.