Спящие

– А значит, мы и сейчас можем спать, просто не осознавая этого. – Речь Мэтью словно бурный поток, наэлектризованный гениальными идеями. – Хотя вопрос спорный с философской точки зрения. Кто-то из философов вообще считает сознание одним большим заблуждением.

Преисполненная отвагой, Мэй решается на отчаянный шаг.

– Мне нравится ход твоих мыслей.

Мэтью не реагирует, и Мэй клянет себя за несдержанность. Щурясь в свете фонарика, он разглядывает опорные дуги и поминутно сверяется с инструкцией. Вдалеке завывает сирена. Рокочут вертолеты.

– Помощь нужна? – интересуется Мэй.

– Да, не помешает. – Мэтью протягивает ей инструкцию.

Однако Мэй сама прекрасно ориентируется, наученная постоянными разъездами. Вскоре она вдевает дуги в специальные рукава.

– Я должен тебе кое в чем признаться, – говорит Мэтью.

Она мгновенно настораживается. Холодеет. По спине бегут мурашки.

– В чем? – От растерянности Мэй продолжает возиться с палаткой. Слышится шуршание нейлона. Пара минут – и палатка выпрямляется, как кораблик в бутылке.

– Знаешь компанию «Бейкер и Бейкер»?

В памяти всплывает реклама лекарств.

– Фармакологический концерн? Допустим.

– Мои родственнички, – доверительно сообщает Мэтью. – Я рос в охраняемой резиденции, учился в пансионе. Все мое существование оплачено грязными деньгами.

Истина никак не вяжется с обликом мальчишки в дырявой толстовке и драных сандалиях. Однако сам он как на ладони, живет настоящим, а не прошлым. От такого человека не ждешь сюрпризов.

– Но мне ничего этого не надо, – с отчаянием, словно оправдываясь, продолжает Мэтью. – Я считаю, так жить нельзя.

Интересно, как бы он оценил ее семью? Отец – скромный бухгалтер, мать – учительница, «вольво» на подъездной аллее.

Мэй показывает, куда вбить колышки. Вдвоем они вколачивают их в землю.

Мэтью забирается внутрь и разворачивает спальный мешок. Фонарик озаряет палатку, и та роняет на лужайку синеватые отблески. В палатке довольно тесно, и Мэй заранее предвкушает, как их тела соприкоснутся в невольной близости.

Мэтью опускается на траву, устремляет взгляд к небу. В глазах загадочного мальчика застыла грусть.

Мэй садится рядом. Его лицо так близко от ее лица.

Внезапный поцелуй. Мэй даже не успевает осознать, как опрометчиво они поступают. Поцелуй получается коротким и застенчивым.

Мэтью говорит о звездах, как их затмевают проблесковые маячки, о том, как он мечтает поселиться в лесу и спать под звездами.

– Я хочу разделить участь самых бедных слоев населения. Вот моя цель. По-моему, так будет правильнее всего.

В этом весь Мэтью – никаких компромиссов, только черное или белое. Такая определенность завораживает.

Мэтью кивает на палатку.

Нет нужды обговаривать что-то заранее, Мэй уже знает, как все произойдет, она буквально чувствует тепло его руки рядом с собой.

Но Мэтью внезапно встает и выбирается обратно во двор:

– Ты спи здесь, а я переночую снаружи.

Наутро никто из торговых представителей не просыпается. Гостиная похожа на место массового суицида: неподвижные тела распростерлись на полу, волосы закрывают лицо, из приоткрытых ртов капает слюна. Но если прислушаться, можно уловить признаки жизни: медленное дыхание глубокого сна.

Не переставая, звонит мобильник. Мелодичная трель красноречивее всяких слов – она не утихает ни на секунду, сложно сказать, когда обрывается один вызов и начинается другой. Так трезвонит человек, объятый тревогой. Однако никто в комнате не шелохнется.

Жутко наблюдать, как солнце бьет им прямо в глаза, словно оно тоже приложило к этому руку, – а разве солнце не превратилось во врага, целенаправленно иссушающего почву и ввергающего местность в засуху?

Если верить специалистам, по виду невозможно отличить болезнь от обычного сна, однако Мэй моментально понимает, в чем дело. Понимает по застывшей позе, по неестественной бледности, вдобавок спящие выглядят моложе, чем накануне, – даже сверхчеткий фотоаппарат не уловил бы разницу, совершенно очевидную для человеческого мозга.

Если бы торговые представители умели видеть сквозь сон, их взору предстала бы следующая картина: мальчик и девочка в белых масках склоняются над девятью телами в гостиной, полной посторонних людей. Они бы почувствовали, как пальцы паренька, обтянутые найденными на кухне перчатками, ощупывают запястья в поисках пульса. Ощутили бы влагу на подбородке, пока девочка вливает в полуоткрытые рты воду из чашки-непроливайки. Услышали бы раздраженный мальчишеский голос в соседней комнате «Мы еще утром вызвали „скорую“! Сколько можно ждать?» Наконец, они бы почувствовали, как тот же мальчик берет их за руки, девочка – за ноги, обмякшие тела болтаются, как мешки с песком. Потом – характерный запах кожаного салона. Щелчок ремней безопасности. Лязг гаражной двери. Звук мотора. Автомобиль подпрыгивает на ухабах, головы спящих перекатываются на поворотах. А напоследок проблеск сосновых стволов, горы, безбрежное предзакатное небо – и тела, привыкшие подчиняться восходам и закатам, вдруг утратили эту способность.

32