Спящие

Карантин в больнице длится десятые сутки. Из окна третьего этажа Кэтрин наблюдает, как вертолеты выгружают провизию, воду и снова взмывают ввысь. Горы мусора на тротуарах растут. Медперсонал изоляционного крыла вынужден носить чудовищные костюмы – пластик искажает лица медсестер и врачей, придает зловещее звучание голосу. Люди в костюмах выглядят огромными. Менее человечными. Их вид нагоняет страх.

К черному ходу начинают подбрасывать зараженных. Их сваливают у стеклянных стен, точно новорожденных или наркоманов, к одежде пришпилены записки. Слухи множатся: любого, кто контактировал с больными, поместят под стражу.

В семидесяти милях в лос-анджелесской квартире Кэтрин тоже объявлен карантин. Обычная мера предосторожности на случай, если Кэтрин занесла домой вирус, – он мог осесть на одежде или коже, даже в легких и передаться через дыхание, когда она целовала дочку перед сном.

Кэтрин клянет себя за неосмотрительность.

Все телефонные разговоры с дочерью заканчиваются одинаково: «Мама, когда же мне разрешат погулять?»

Девочка совсем отбилась от рук, докладывает няня. Срывает занавески. Кидается едой. Кругами носится по дому. Няня, всегда такая спокойная, еле ворочает языком от усталости.

В воскресенье Кэтрин замечает у церкви горстку прихожан, они вытаскивают скамьи на парковку, подальше от воздушно-капельной угрозы.

При взгляде на целые семьи с молитвенниками в руках, при звуках церковного гимна у Кэтрин на глаза наворачиваются слезы. Никогда еще она не разлучалась с дочерью так надолго.

Вечером Кэтрин наблюдает, как у здания старшей школы толпа осаждает вертолет, пытающийся совершить посадку с очередной партией провизии. Вскоре дежурный врач «скорой помощи» отводит Кэтрин в сторону.

– Мы спрятали все опиаты, – скороговоркой произносит врач. Он тощий как палка, подбородок зарос густой щетиной. Глаза выдают нехватку сна, которой страдает весь персонал больницы. – Теперь, когда город оцеплен, поставки наркотиков на улицы прекратятся. Рано или поздно они явятся сюда.

– Кто? – спрашивает Кэтрин, заранее зная ответ.

Доктор говорит о них как о животных, но она хочет услышать слово из его уст.

– Нарики!

Наркомания не ее профиль, хотя среди пациентов не раз попадались зависимые. Собственно, почему нет? Наркотики и психические расстройства воздействуют на один участок мозга, только по-разному.

– Если такое произойдет, нам всем не поздоровится.

Кэтрин представляет сцену, засевшую у него в голове: одержимые наркоманы врываются в больницу и крушат все на своем пути. Тревога – это полет фантазии, неустанно напоминает Кэтрин пациентам. Страх – плод воображения.

– С сегодняшнего дня только мы знаем, где хранятся препараты, – сообщает врач.

Недуг косит докторов пачками. Кэтрин вынуждена делать то, чем не занималась со времен мединститута. Так непривычно орудовать иглой с суровой нитью, зашивая рассеченный лоб паренька, поскользнувшегося у засорившегося унитаза. Непривычно ощущать тяжесть новорожденного, когда тот перекочевывает из утробы матери прямиком в обтянутые перчатками руки Кэтрин, пока единственная акушерка спит непробудным сном в изоляционном крыле.

Спустя пару дней в помещении бывшего приемного покоя Кэтрин обнаруживает на стуле обмякшее тело врача «скорой». Все уже свыклись с тем, как стремительно болезнь поражает организм, но дыхание доктора замедленнее, чем у прочих. Двое санитаров в синих робах подхватывают бородача, чтобы переместить в изоляцию, как вдруг из кармана у него выпадает бутылочка пилюль.

– Погодите, – останавливает Кэтрин. – Это не болезнь.

«Оксикодон», – значится на этикетке. Доктор пребывает во власти наркотического сна. Понятно, почему он так тревожился за реакцию товарищей по несчастью.

Благо от этой хвори есть лекарство, правда временное: инъекция налоксона в бедро, и врач просыпается, бодрый и смущенный. После он старательно избегает Кэтрин.

Тем же вечером звонит няня.

– У девочки жар, – сообщает она.

Кэтрин задыхается. Температура – первый синдром болезни. Если с малышкой что-то случится, то исключительно по ее вине.

– Не хотела вас беспокоить, – продолжает няня, – но она уснула несколько часов назад, и я никак не могу ее разбудить.

Теперь очередь Кэтрин представлять все в мрачных красках.

Мрак отчаяния пронзает совершенно безумная в своей простоте мысль: она должна попасть домой, к дочери.

Кэтрин улизнет из больницы, откуда никто не выходил уже две недели. Выберется из города, окруженного солдатами и военной техникой.

Она сдергивает перчатки и мчится вниз.

У дверей ее останавливает охрана. Карантин – мероприятие подневольное.

Всю ночь Кэтрин проводит на телефоне. С маленького экрана сотового дочка похожа на тех, кто спит в изоляционном крыле. В полночь у Кэтрин случается приступ паники: она не может вспомнить цвет глаз дочери. Помнит лишь описание – редкий оттенок орехового, – но не может представить. Она забыла, какого цвета глаза у родной дочери!

В три часа утра – о, счастье! – девочка просыпается и просит у няни попить.

Это не болезнь, а банальная простуда.