Spero

Выстрел. Выстрел. Выстрел. «Золотой Тур» работал в полуавтономном режиме, подсказывая своему хозяину цели, и Гримберт равнодушно стирал их, превращая в облака раскаленного газа, окруженные быстро тающими ореолами осколков. Он бил выверенными, точно рассчитанными залпами, сокрушая вражеских рыцарей, точно мишени на туринском стрельбище. Это даже не было боем, скорее планомерным механическим уничтожением.

Один из мятежных баронов пошатнулся, когда бронебойный снаряд «Золотого Тура» вдребезги разнес его бедро, превратив сложное шарнирное сочленение сустава в рассыпающуюся, истекающую гидравлическим маслом, труху. Может, маркграф Лотар и совратил его с пути христианской веры, но, должно быть, какие-то зачатки мозга в его никчемной голове все-таки остались. Вместо того чтоб выстрелить в ответ, уповая на удачу, поврежденный рыцарь опустил торс, отчего стволы его орудий уставились в землю – древний, как сама империя, символ сдачи на милость победителя.

Никчемный идиот – как и все из этой своры. Может, он думал, что участвует в затянувшемся турнире? Или в какой-нибудь вялой баронской грызне, в которой после боя победитель с поклоном принимает меч проигравшего, а после угощает его вином, и они болтают, как старые друзья?.. Сдвоенным выстрелом главного калибра Гримберт вдребезги разнес его бронекапсулу, смешав сталь с плотью в единый тлеющий ком.

Увидев эту жестокую расправу, сразу двое баронских рыцарей попытались отступить из боя, но не рассчитали своих сил. Один оступился на крутом склоне и кубарем понесся вниз, точно валун, расшвыривая в стороны обломки бронепластин и антенн. Другой на миг остановился – и тут же получил прямое попадание в спину из мортиры «Багряного Скитальца», превратившись в чадящий костер на двух ногах…

– Славная это была картина, мессир…

Судя по затуманившемуся взгляду Берхарда, он и сам отчетливо видел все это – дымящиеся груды металла посреди долины, трепещущие знамена мятежников, пороховые кляксы шрапнельных снарядов, выкашивающих пехоту, тугие струи раскаленного огня, превращающие людей в жирный пепел, прилипший к расплавленным остовам кирас…

– Да, – через силу произнес Гримберт. – Наверняка славная.

– Бой длился не больше часа, но исход его был нам ясен с самого начала. Туринцы не дураки подраться, и сил у них было втрое больше, чем у Лотара. Не бой, а сущее избиение. Мы думали, под конец Лотар отправит в бой свою личную гвардию. У него было рыцарское знамя в дюжину машин – не бог весть какая сила, конечно, но достаточная, чтобы победа не показалась Пауку излишне сладкой. Однако…

– Он так и не ввел в бой резерв, – доспех Гримберта вновь мотнул бронированной головой, неуклюже изображая кивок. – Я знаю, читал в летописях.

– Не ввел, мессир, – согласился Берхард. – Предпочел наблюдать издалека, как туринцы громят его баронов, точно скотину на бойне. А потом выбросил белый флаг. Раскаялся в ереси и вновь приник к святой вере. Над полем боя ему померещился лик Святого Матфея.

– Чудо, – сухо подтвердил Гримберт. – Иначе и не скажешь.

Кажется, Берхард его не услышал.

– И маркграф Туринский в высочайшей милости простил ему все прегрешения против престола и Церкви. Лишь повелел сделать так, чтоб никто из мятежников не забыл этого дня. Паучье милосердие!

– Милосердие придумали трусы, – пробормотал Гримберт. – Чтобы оправдать свою неспособность совершить должное.

Берхард усмехнулся.

– О, Паук не был трусом. Я-то знаю, я видел его в бою. В бою – и… и позже. Многие и по сей день думают, что это сражение нарекли Железной Ярмаркой. Но это не так. Бойня на перевале так и осталась безымянной. Железная Ярмарка – это то, что началось после ее окончания. Я видел ее от начала и до конца. С рассветом слуги Гримберта начали разбивать в долине множество шатров. Странные это были шатры, я таких прежде не видел. Не походные, из брезента и дерюги, как обычно, а прозрачные, из такой, знаешь, гибкой штуки…

– Полимер.

– Может, и так. Как в госпиталях для господ, где лекари ножами орудуют. Мы даже подумали, что Гримберт Туринский решил проявить благородство по отношению к своим поверженным врагам. Оказать помощь раненым, исцелить страждущих. Но… Бык может быть благородным, но только не паук.

«У меня был приказ, – подумал Гримберт. – Тайный эдикт императора. Иногда паук просто не может позволить себе быть благородным. Откажись я и, как знать, может, неделей позже рыцари из Салуццо уже осаждали бы стены Турина… Когда дело доходит до интересов его величества, порой бывает непросто определить, кто заблудший еретик, а кто добродетельный христианин…»